Спасибо большое.

Снайперы-разведчики,
Штабная рота,
5-й полк морской пехоты,
Ан-Хоа
3 мая 1969 г.

Дорогая мамочка,
Привет тебе прямиком из ада. Боюсь, что несколько моих писем потерялись или задержались пару недель назад, когда вертолет с почтой был сбит.
Чтобы ответить на ваши вопросы, скажу следующее. Что касается места, в котором находится Ан-Хоа, то я подумаю, как подсказать тебе, где его найти.
Считаю ли я, что Ви-Си так же хороши, как вам говорят? Да, определенно. Хо-Ши-Мин поклялся стереть морпехов из 5-й дивизии с лица земли. Он поклялся съесть рождественский ужин в 1968 году в Ан-Хоа. Он был рядом, но так не смог это сделать. Когда 5-я дивизия впервые пришла сюда, боевые действия велись в основном против Вьетконга, но потом «Дядюшка Хо» начал отправлять сюда полнокровные дивизии НВА. Их бойцы хорошо обучены и будут упорно стоять, и сражаться. Они эксперты в вовлечении нас в бои на своих условиях. У НВА в этом районе даже есть база отдыха, в месте под названием остров Гоу-Ной. И хотя там иногда находится два или три полка НВА, всякий раз, когда мы прочесываем его, мы натыкаемся только на новые мины-ловушки. Это такой трюк, чтобы скрыть такое большое количество хорошо оснащенных войск.
Обстрелы — это другая история. Это то, что в газетах не расскажут. «Чарли» используют, в основном, минометы и ракеты класса «земля-земля» весом 250 фунтов. Ракеты, когда падают, практически не оставляют следов, и они такие быстрые, что к тому времени, когда мы слышим их звук, они уже падают. Другая штука, — у них есть танки, которые используются для подавления артиллерии огнем с горных вершин.
Сейчас я в 29 милях к юго-западу от Дананга, недалеко от Майка. Пытаюсь изобрести способ, чтобы его увидеть.
Насколько плотно мы подвергаемся цензуре? На самом деле, не сильно. Мы просто должны использовать чуток здравого смысла. Как я уже говорил, почтовые вертолеты тоже сбивают.
Как они добывают карты наших лагерей и баз? Обычно их рисуют дети. Мирных жителей внутрь периметра не пускают, но они могут видеть все, что им нужно, находясь на окраине. Вы не поверите, насколько подробными являются эти карты. Когда я говорил вам, что у нас на базе есть мирное население, то это касалось только более крупных баз, таких как Ан-Хоа. Здесь работают несколько гражданских лиц, и за ними достаточно внимательно наблюдают.
Еда в тылу не так уж и плоха, у нас здесь трехразовое питание. Но я только ужинаю, потому что в дневное время слишком жарко для того, чтобы есть. Когда мы находимся в джунглях, то с собой не берем ничего, кроме пищевого рациона «C», так что закуски очень удобны. Что касается конфет и тому подобного, попробуйте найти те, которые не тают на жаре. «Кулэйд» — это просто супер. [25] Вода в джунглях плоха и на вкус, и на запах, а та, которая в деревнях, не очень чистая, поэтому диарея возникает повсеместно. Когда вы ее подхватываете здесь, могу поклясться, что возникает ощущение, что вы передали свою задницу в собственность дьявола.
Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы. Получил письмо от Дэйва. С ним, кажется, все в порядке, и он говорит, что он единственный в своем подразделении, который еще не получил «Пурпурное Сердце». [26]
Прошлой ночью я затосковал по дому, и получение почты по-настоящему приободрило меня, и сейчас у меня все нормально. Да, кстати, я здесь уже целый месяц, хотя на самом деле я чувствую, что как будто прошло больше полугода. Время здесь тянется медленно. Берегите себя.

С любовью,
Джо

***

Снайперы располагались в пяти палатках недалеко от штабного бункера и полевого госпиталя. При наихудшем раскладе, — прорыва на территорию базы, — во время основной атаки противника, снайперы в Ан-Хоа должны были быть последней линией обороны штабного бункера, применяя карабины М-14 с прицелами «Старлайт». Нам также была предоставлена сомнительная честь производить зачистку территории после нападения, что означало беготню за каждым вражеским подрывником, который мог проникнуть внутрь. Зачистка была игрой на нервах. Если мы их не обнаруживали, наши шансы произвести выстрел до того, как кто-то из них подорвет и себя и нас парой десятков килограммов взрывчатки, были мизерны. Подрывники был одеты только в набедренную повязку и каждый сустав заматывали проволокой, чтобы удержать на месте оторванную руку или ногу, и продолжать движение. Обычно их целями являлись артиллерийские склады, госпитали, и пункты управления. Появление подрывников — это всегда были плохие новости. Одного такого пленного мне с Дейвом Миксом удалось взять в ночь на десятое число, после жестокой атаки на крупные силы НВА.

***

Снайперы-разведчики,
Штабная рота,
5-й полк морской пехоты,
Ан-Хоа — район «Аризона»
18 мая 1969 г.

Дорогая мамочка,
Я полагаю, что ты с нетерпением ожидаешь мое письмо. Когда я расскажу тебе, что я делал и чем занимался, может быть, ты поймешь, почему я так долго не писал.
Во-первых, Дэн и я вернулись в Ан-Хоа десятого числа. Позже той же ночью противник ударил по базе из всего, что у него было, даже пустил газ. Все это началось примерно в полтретьего ночи и не прекращалось до семи утра. Враг пустил внутрь нескольких подрывников, но они не причинили большого ущерба.
На следующий день нас перебросили вертолетом к роте «D», и как только вертолет приземлился, по нам ударили. На следующий день они наносили по нам удары еще четыре раза.
За сутки у нас было восемь медицинских эвакуаций и двое из парней умерло прежде, чем до них добрались. Одним из убитых оказался лейтенант из 2-го взвода. Мы называли его Чип, и он был отличным парнем. Он был первым офицером, с которым я подружился. После того, как все успокоилось, я сделал то, чего поклялся, что никогда не сделаю — я заплакал. В тот момент все казалось таким бессмысленным! Поначалу я думал, что мы должны быть здесь, и это та причина, почему мы здесь. Сейчас я не знаю. Все это ослабило мой дух.
Сегодня восемнадцатое, и все это время, каждый день и ночь, мы были в движении. Сейчас мы находимся примерно на полпути между Ан-Хоа и Данангом. Это первое место, на котором мы расположились более чем на одну ночь, так что у меня есть возможность черкануть пару писем.
Вчера, впервые с десятого числа, мы получили почту. Чем дольше я нахожусь среди дамб, тем больше прибытие почты является даром небес. Скорее всего, мои посылки отправить не успеют, так что не волнуйтесь, если я ничего не сообщу о получении.
С тех пор, как мы тащимся в патрулировании, у нас уже шестнадцать пострадавших, двенадцать раненых, а оставшиеся — пострадавшие от жары и малярии. Со мной и Дэном пока все в порядке.
Вы можете решить, что я подтруниваю, но сейчас здесь еще даже жарче. Температура поднялась до 130 градусов, поэтому можете представить, откуда у нас потери от тепловых ударов. «Ворчуны» несут на себе до 100 фунтов различного снаряжения и боеприпасов. [27] Не редкость, когда человек выпивает в сутки от трех до пяти литров воды. Я начал использовать таблетки «Хализон», [28] так что, надеюсь, не слягу снова с диареей. «Кулэйд» всячески приветствуется.
Собственно, это все, я надеялся получить сегодня какую-то весточку от тебя, но так ничего не получил.
Кстати, у меня появились фурункулы. Был бы признателен, если бы купила какое-то лекарство от этой напасти и отправила его мне. Также пригодится баночка витаминов.
Буду заканчивать, должен написать еще Лауре. Берегите себя.

С любовью,
Джо

***

Взлет красной ракеты означал, что периметр базы прорван или что на каком-то участке возникла опасность неминуемого прорыва. В ночь на десятое число, красные ракеты взлетали почти на каждом участке на северной, южной, и западной сторонах лагеря Ан-Хоа. В самом начале боя погибли двое морских пехотинцев из пулеметного расчета, находившиеся в бункере, и три солдата НВА развернули пулемет М-60 с обильным запасом патронов против нас.
Несколько попыток отбить бункер провалилось, пока его не заставил замолчать зажигательный снаряд с белым фосфором, выпущенный 155-мм гаубицей, поставленной на прямую наводку. Через образованный проход на базу хлынуло огромное количество «Чарли» и в этот момент явился ангел милосердия — над нами, в жутком свечении, создаваемым осветительными ракетами, мелькнул ганшип «Спуки» (он же Огнедышащий дракон). Это был модифицированный транспортный самолет с тремя миниганами, установленными по каждому борту. Миниганы чем-то напоминали пушки Гатлинга с шестью вращающимися стволами, и выпускали 6000 выстрелов в минуту. Каждый четвертый патрон был трассирующим, но пушки стреляли так быстро, что все это выглядело одной непрерывной красной линией, льющейся с самолета на землю.
В немом изумлении я смотрел, как вражеские трассеры стреляют с земли по самолету. Интересно, что это за сорт людей, и по какой причине они могли раскрывать свою позицию такому грозному оружию. Небольшое изменение курса — и десяти- или пятнадцатисекундный залп пушек «Спуки» подавил вражеский зенитный огонь на этом участке. Зачастую ведя огонь по территории базы, ганшип израсходовал боекомплект за тридцать минут, предоставив пехоте достаточно времени, чтобы отбить то, что осталось от бункера, и закрыть брешь в наших рядах.
После того, как «Спуки» зачистил территорию, наша артиллерия и минометы открыли массированный заградительный огонь по позициям врага. Большие пушки (175-мм) все время стреляли прямо над нашими головами, и в конечном итоге мы все получили контузию от собственной артиллерии. Интенсивный огонь велся до рассвета одиннадцатого числа, когда враг отошел.
Считалось, что ночь принадлежит «Чарли», они знали, что с рассветом начнутся авиаудары. Кроме того, за ночь тысячи артиллерийских снарядов настолько превращали местность в лунный ландшафт, что у них практически не оставалось мест для укрытий. Враг понес большие потери — на колючей проволоке осталось висеть более сотни тел, в основном подрывники, и неизвестно, сколько еще было унесено.
На рассвете мы начали зачистку местности. Микс и я прочесывали участок возле столовой, когда обнаружили в открытую бродившего живого подрывника, настолько обкурившегося опиумом, что он потерял сумку с взрывчаткой и понятия не имел, где находился. Он стал нашим пленником и уцелел в той битве, в которой он был обязан умереть.
После бессонной ночи и действующего на нервы поиска подрывников, мы с Дэном как раз успели собраться и запрыгнуть в вертолет, вылетавший в роту «D». Я должен был догадаться об этом, когда мой командир отделения заявил:
— Мне очень жаль, но я должен вас отправить в район «Аризона», — те же самые слова, которые я сам позже говорил снайперским командам, став командиром отделения.
Район «Аризона», — место, где казалось весь мир развалился на части, — представлял собой равнинный участок местности площадью семьдесят квадратных миль, расположенный к северо-востоку от деревни Ан-Хоа. Мы высадились под огнем на недавно лишенном листвы участке, и целую неделю постоянно вели стычки с «Чарли». Всю эту неделю нас окружала мертвая и умирающая листва, покрытая маслянистой пленкой, и густой запах гербицида под названием «Эйджент Оранж». [29]
Наступил рассвет шестого дня, когда нас прижали огнем. Я стоял на колене, и разговаривал с лейтенантом Чипом, и пуля из АК-47 попала ему в горло, забрызгав мое лицо его кровью. В то же мгновение граната РПГ прошла так близко от моей головы, что я почувствовал порыв ветра, когда она пролетела мимо и взорвалась на противоположной стороне небольшого возвышения в тридцати футах от меня.
Полуденная жара, страх, и выброс адреналина — все это заставило меня сильно вспотеть. Когда я упал на землю, пыль на моем лице и руках быстро превратилась в грязь. Я поднял глаза, только чтобы увидеть Чипа, лежащего на спине, схватившегося за горло и делавшего гротескные судорожные движения своими ногами.
Я подполз к нему и понял, что мало чем могу ему помочь, но попытался в какой-то степени остановить кровотечение, зажав рану. Пуля прошла рядом с кадыком и вышла из левой стороны шеи, попав в яремную вену, миновав позвоночник. Кровотечение было сильным, но контролируемым, однако главная проблема заключалась в том, что травма привела к вздутию горла и блокировке дыхания, — он задыхался. Рана не была бы смертельной, если бы он мог получить немного воздуха. Граната РПГ, которая прошла чуть выше возвышения, попала прямо в штаб-сержанта на командном пункте. Я сидел с головой Чипа у себя на коленях, сильно надавливая на фонтанирующую точку, все громче и громче крича: «Санитар!», — безуспешно пытаясь заглушить звуки боя и крики, доносящиеся с другой стороны холма.
Когда рядом с нами оказался санитар, он порылся в своей сумке в поиске единственного, что могло спасти Чипа, — дыхательной трубки, которую можно было засунуть ему в горло, чтобы он мог дышать. Из дыхательных трубок трех размеров (малая, средняя и большая), санитарам, которые были ограничены в размере медицинских средств, которые они могли переносить, чаще всего выдавалась средняя. Я держал голову Чипа, когда медик несколько раз с нарастающим беспокойством попытался вставить дыхательную трубку.
— Она слишком большая, — произнес он.
— Попробуй еще! — крикнул я ему в ответ, перекрикивая рев огня. Дальнейшие попытки оказались тщетными. Он швырнул дыхательную трубку на землю, схватил скальпель, и сделал трахеотомию, но это не помогло, — горло Чипа слишком опухло.
Сел медицинский вертолет, и прежде, чем была опущена рампа, санитар оказался на борту, лихорадочно пытаясь найти небольшую дыхательную трубку. И опять ничего, все они были среднего размера. Шесть пехотинцев схватили Чипа и побежали к вертолету, который быстро взлетел.
Огонь начал стихать, исключение составляли лишь наши стреляющие минометы. Штаб-сержант умер прежде, чем прилетел вертолет.
Я встал, покрытый грязным потом и кровью, и сделал несколько шагов, прежде чем я понял, что один из моих набедренных карманов вспучился, — кровь Чипа уже просочилась через ткань, наполовину заполнила карман, и стекала вниз по ноге.
Я нашел Дэна прислонившегося к дереву, и рассуждавшего о том, как они должны были нас вытащить, что мы все должны были умереть и тому подобное. Я сел на рюкзак, слишком уставший, чтобы думать, и просто смотрел на Дэна, продолжавшего разговаривать. Когда я увидел санитара, оказывавшему помощь Чипу, медленно идущего ко мне, я уже знал, что он собирается сказать.
— Пилот вышел на связь и сообщил, что ему жаль, но они потеряли лейтенанта.
Когда он ушел, я обнаружил, что слезы стекают по моему лицу, оставляя на нем чистые полосы. Я должен был найти силы, чтобы сменить свою форму и умыться. Просто от одного моего вида Дэну сделалось еще хуже.
На следующий день рота, потеряв половину личного состава, и со следами усталости от напряженного боя на лицах оставшихся, была срочно эвакуирована с посадочной площадки.
Наш вертолет только набирал высоту, когда вражеская пуля пробила днище и попала в гидравлическую магистраль на передней переборке, облив всех жидкостью. Неужели мы пережили неделю в аду только для того, чтобы умереть в авиакатастрофе? Возобладала изобретательность Янки, когда один из бортстрелков спокойно подошел к переборке и повернул клапан, включив одну из двух запасных магистралей. После этого он снял свой шлем — его стекло было настолько залито гидравлической жидкостью, что он не мог ничего рассмотреть сквозь него — вернулся к своему пулемету, и продолжил вести огонь. Если бы не толстый слой масла на всех и вся, ничто бы не говорило о том, что случилось.
Около десятка раз, когда я придавался роте или выходил на задания, нам пришлось передвигаться через районы, обработанные дефолиантом «Эйджент Оранж». Если распыление происходило недавно, то все на этом участке было покрыто грязной, жирной пленкой. Деревья, кустарник, и весь бурно растущий подлесок — все это быстро становилось желтовато-коричневыми. Зачастую мертвые и умирающие деревья, особенно вдоль берегов рек, простирались настолько далеко, насколько мог видеть глаз.
Почти у всех, кто побывал в местах, подвергнутых воздействию дефолиантов, впоследствии развились симптомы различных заболеваний, начиная с сыпи, фурункулов, онемения в кистях и руках и заканчивая воспаленными, зараженными суставами. Медики старались помочь нам всеми способами, которые они знали, дренируя гнойничковые язвы и применяя антибиотики и мази. К сожалению, истинный ущерб проявлялся тогда, когда активный ингредиент дефолиантов, диоксин, проникал через кожу и распространялся по всему телу.
Из почти 3,5 миллиона мужчин и женщин, служивших во Вьетнаме, у 53 тысяч было диагностировано отравление препаратом «Эйджент Оранж» средней или большой тяжести, также известно, что еще 250 тысяч подверглись его прямому воздействию. Свыше 18 тысячи человек умерли от прямых последствий такого отравления. К сожалению, только сейчас становятся известными колоссальные и длительные последствия такого воздействия для ветеранов, жителей и земли Вьетнама.
Мы знали о причинах дефолиации, но опасность даже кратковременного контакта с зараженными растениями и землей была для нас неизвестна. Печально, но компании, производившие «Эйджент Оранж», знали об опасности, которую он несет, еще в 1957 г.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[25] Кулэйд (Kool-Aid) — растворимый порошок для приготовления фруктовых прохладительных напитков.
[26] Пурпурное Сердце (Purple Heart) — военная медаль США, вручаемая всем американским военнослужащим, погибшим или получившим ранения в результате действий противника.
[27] Около 40 кг.
[28] Так в тексте (Hallizon). Правильное название — Халазон (Halazone, химическая формула 4-дихлорсульфамил бензойной кислоты) — таблетки для обеззараживания воды.
[29] Эйджент Оранж (Agent Orange, оранжевый реагент) — название смеси дефолиантов и гербицидов синтетического происхождения. Неформальное словесное название «Оранж» появилось из-за оранжевой окраски бочек для транспортировки этого химиката.

используются для или используют их?



два морских пехотинца или двое морских пехотинцев?



с тремя миниганами, установленными по каждому борту (что-то мне помнится, что там в одного борта, но уж как пехота думала

_________________

Спасибо большое, все исправил. Иногда мысль летит впереди рук)))
По минигану тоже обратил внимание на эту фразу, однако так в оригинале - по каждому борту)

Глава III

ДОЛГИЙ ПЕРЕГОН

Снайперы-разведчики
Штабная рота, 5-я дмп
«Мост свободы»
20 мая 1969 г.

Дорогая мамочка,
Сейчас мы находимся у «Моста свободы», который расположен примерно в десяти милях от Ан-Хоа. Долго мы здесь не пробудем — похоже на то, что нас собираются перебросить для участия в операции на острове Гоу-Ной. Туда выдвигаются десять батальонов морской пехоты и куча армейских саперов. Мы должны сровнять то место с землей. Если же мы не выйдем на эту операцию, то отправимся в «Аризону».
Вчера я получил несколько писем. Прошло много времени с тех пор, как я получал весточку из дома, так что почта оказалась очень кстати. Ты, должно быть, читала мои мысли, когда спросила, нужны ли мне витамины, а я как раз написал об этом пару дней назад и просил, чтобы ты прислала мне их. Здесь у нас не получается часто есть, а когда это происходит, то все это не слишком благоприятствует здоровью.
Мне так неудобно из-за Дня Матери. [1] Я даже не знал, какой это был день. В снайперской школе все прошло хорошо, на самом деле ничего нового я не узнал, но это позволило мне на пару дней выбраться из джунглей. Нахожусь ли я где-нибудь рядом с районом «Аризона»? На самом деле, я смотрю на него прямо сейчас. Эта территория начинается прямо здесь, примерно в двух милях от моста, и тянется на юго-восток вдоль подножия гор. Это худшее место в округе. Роты заходят в него и очень сильно раздергиваются. Сейчас там со вчерашнего дня проходит крупная операция. Мне неприятно это говорить, но нам, скорее всего, придется в течение ближайших трех недель вернуться в «Аризону». В 7-м полку морской пехоты, который там стоит, много людей, так что там может быть и Дейв.
База Ан-Хоа довольно большая. В ней дислоцируется весь 5-й полк морской пехоты и плюс армейский батальон. В любой момент времени в ней, наверное, находится от 2-х до 3-х тысяч человек.
Нет, муссоны еще не начались и не должны начаться еще пару месяцев. Дождь идет примерно каждые два-три дня, но я бы предпочел, чтобы было жарко и сухо, — нам и так приходится много ходить вброд.
Ну, мам, теперь ты должна получить письмо. Я знаю, что ты волнуешься, когда не получаешь их некоторое время, но на это есть много причин. Пожалуйста, не беспокойся, когда такое случается.

С любовью,
Джо

***

Если бобы и пули [2] заставляют колеса войны вращаться, то письма из дому — это та смазка, которая не дает пехотинцу застрять в этих колесах. Многие ребята вообще не получали почту, и мы делились новостями из дома также, как делились всем остальным.
Путь от Ан-Хоа в Дананг по земле означал длинную, пыльную и зубодробительную поездку в грузовике или более плавную, но более рискованную поездку сверху танка. Ежедневно рано утром инженерная разведка проходила дорогу и, как правило, ничего не находила, — «Чарли» часто ждали, пока она пройдет, чтобы потом установить на дороге фугас в виде двухсотфунтового ящика со взрывчаткой. [3]
Несколько «Джи-Ай», выживших после подрыва на фугасе, рассказывали об этом. Как ни странно, подрыв танка почти всегда приводил к гибели людей, которые ехали на броне. Экипаж мог выжить, однако ударная волна огибала танк с разных сторон, концентрируясь там, где сидели пассажиры, разрывая и сжигая их плоть с костей. Я никогда не собирался кататься на танке — ездить в грузовике или идти пешком было труднее, но безопаснее. Когда грузовик подрывался на мине со взрывателем мгновенного действия, передняя часть грузовика буквально исчезала, а вот кузов оставался почти нетронутым.
«Мост свободы» представлял собой большой деревянный пролет через Сон Тху Бон (то есть реку Тху Бон), примерно на полпути между Ан-Хоа и Данангом. Чтобы подорвать мост, «Чарли» часто пускали вниз по течению взрывчатку, замаскированную листвой, поэтому охрана моста стреляла во все, что подплывало к опорам.
По ночам реку освещали прожекторы, часовые прохаживались взад и вперед, бросая осколочные гранаты в мутную воду, чтобы отогнать подрывников. Поговаривали, что мосту смогли причинить ущерб лишь однажды. Это случилось пару лет назад, когда несколько пьяных морпехов его подожгли. «Морские пчелы» восстановили мост, и его стали тщательно охранять, оборудовав с одной стороны опорный пункт, а с другой стороны выставив контрольно-пропускной пункт. В опорном пункте стояла вышка высотой футов двадцать, [4] на которой часто располагались снайперы, которые несли сторожевую службу.
Подобная вышка стояла на любом крупном опорном пункте или базе, и на них располагались снайперские команды, которые не находились на патрулировании в джунглях. Для ведения наблюдения ночью, они, как правило, оснащались «большими глазами» (большие приборы наблюдения «Старлайт» стоимостью 50 тысяч долларов), которые превращали местность в подробную зеленую панораму. Днем мы постоянно вели наблюдение за местностью с помощью мощных биноклей и прицелов. Все это напоминало изучение войны через микроскоп.
В конце мая мне выпал шанс, о котором мечтает каждый морпех-новобранец, — возможность встретиться со своим инструктором из лагеря для новобранцев. Я садился на грузовик, чтобы покинуть «Мост свободы», и вопреки всему, одним из дежурных на КПП оказался сержант Грейвс.
Он узнал меня сразу, и мы немного поговорили. Мое восхищение Грейвсом не могло быть выше. В лагере для новобранцев он решал, казалось бы, невыполнимые задачи, готовя пацанов к войне, зная, что его собственная замена во Вьетнам неизбежна. В то время существовало только три вида морских пехотинцев — те, которые во Вьетнаме; те, которые собирались во Вьетнам; и те, которые возвращались домой. Поскольку мы разговаривали на одном языке, я увидел в его глазах тот тысячеярдовый взгляд, [5] который у человека появляется только на войне. Грейвс вернулся домой живым.

***

Снайперы-разведчики,
«Мост свободы»
24 мая 1969 г.

Дорогая мамочка,
Вчера получил твои письма, и похоже, ты переживаешь. У меня все хорошо. Мы все еще на «Мосту свободы», но операция должна начаться в ближайшее время. Это новое наступление на Чарли — неудачное, но я не думаю, что они смогут снова его сдержать. Каждый раз, когда проходит колонна, я высматриваю Дейва. Поузи находится на другой стороне моста. Думаю подскочить, повидаться с ним.

С любовью,
Джо

***

Месяц май 1969 года стал для Соединенных Штатов шестым по количеству потерь за все наши десять лет войны. Однако что оказалось более существенным, — силам НВА мы нанесли потерь меньше. Враг изменил тактику. Они поняли, что не смогут выдержать второй Дьен-Бьен-Фу. [6] Даже в самых худших условиях, таких как Кхе-Сань, [7] американцы могли обеспечить себе неограниченную огневую мощь, поэтому продолжительная битва с США лицом к лицу была бесперспективной. В ответ на это «Чарли» начали дробить свои войска на небольшие части, как правило не больше полка, и использовать тактику «бей и беги», что крайне затруднило использование нами подавляющей огневой мощи. Нередко это напоминало борьбу с призраками, и усталость и разочарование от редко видимого противника оказывало большее негативное влияние на людей, чем высокий уровень потерь.
За прошедшие сорок пять дней моего присутствия в стране, мое уважение упорству и самоотверженности бойцов НВА и Вьетконга выросло безмерно. Вновь и вновь, будто мотыльки на пламя свечи, они набрасывались на огонь, который могли зажечь только американские военные. Всегда проигрывая, они точно знали, что эта свеча горела все слабее.
Немногие пленные, которых мы брали, как правило, были тяжело ранены или больны малярией, и не могли уйти. К немногочисленным тиеу-хой (сдавшиеся в плен) по большей части относились хорошо. Небольшая, отобранная группа тиеу-хой была перевербована и отправлена к нам, как «скауты Кита Карсона», [8] названные так потому, что они носили вокруг шеи ярко-красные платки-банданы в западном стиле. Для меня было честью поработать с этими людьми несколько раз, возможно предателями своей страны, однако этим немногим вьетнамцам я доверял. Я получал бесценную информацию о замыслах и тактике противника. Кто может быть лучшим учителем, чем человек, который, возможно, несколькими неделями ранее возглавлял атаку на наш удаленный пост? Мы должны были присматривать за ними, но не из-за непосредственной опасности, а по причине того, что наши собственные распри и склоки могли быстро превратиться в опасную ситуацию для всех.
Находясь на «Мосту свободы», мы с напарником располагались с двумя скаутами Кита Карсона, саперами, и кинологом, служебную собаку которого убили накануне. Скауты затеяли спор из-за вшивого десятидолларового транзисторного радиоприемника, и один из них выдернул из гранаты чеку и выбросил ее наружу. Он так и стоял, держа прижимной рычаг на гранате так крепко, что костяшки его пальцев побелели, дрожа от ярости или страха перед тем, что собирался сделать. В палатке стало мертвенно тихо, мы все всемером неотрывно смотрели на гранату. Кинолог медленно протянул руку, снял с предохранителя свою М-16 и резко прицелился. Тишину нарушил его голос:
— Ты умрешь прежде, чем она упадет на пол, — сказал он.
Разведчик вышел из того оцепенения, в котором находился, взялся другой рукой, чтобы удержать прижимной рычаг, а мы послали другого скаута наружу, чтобы он нашел чеку. Когда тот вернулся с нею, они вдвоем вставили ее обратно в гранату. Очевидно, что оставлять их вдвоем было небезопасно, поэтому мы распределили их по разным палаткам. Этот случай заставил меня задуматься о Северном Вьетнаме. Если человек был готов умереть и забрать с собой семь человек ради транзисторного радиоприемника, то что бы он сделал ради настоящего дела? Впервые я осознал, что у нас во Вьетнаме большие проблемы.
С другой стороны, южновьетнамцы были более мягкими людьми. Отличить бойцов Вьетконга от гражданских лиц было затруднительно, — женщины и дети могли быть столь же смертоносными, как и любой их солдат. Тем не менее, подавляющее большинство было порядочными и трудолюбивыми людьми. Армия Республики Вьетнам (АРВН) была откровенно плоха, — либо в результате некомпетентности, либо из-за проникновения в нее Вьетконга, — и мы старались не работать с ними.
Местные отряды самообороны были другими. С ними я провел одни из самых приятных и полезных часов за все время своей службы. По какой-то причине, эти люди будь то возраст или здоровье, были признаны непригодными к службе в регулярной армии и обеспечивали непосредственную защиту сел и деревень. Они были плохо подготовлены, зачастую вообще не имели какой-либо подготовки, у них был хронический дефицит нормального оружия, но они могли бороться насмерть, чтобы защитить дом и семью. Ради них я выпрашивал, одалживал, и выносил оружие и медикаменты из собственных излишков, чтобы им перепало чуть больше.
Сама деревня Ан-Хоа находилась примерно в двух милях от базы. Деревня представляла собой смесь каменных домов с железными крышами, служивших в качестве магазинов, и жилых хижин, крытых соломой. Ее население составляло от трех до пяти тысяч человек. Несколько раз меня приглашали разделить трапезу со старейшиной деревни или селения, и меня неизменно встречали, как почетного гостя. Как и большинство американцев, поначалу я мало что знал о вьетнамской культуре и обычаях. Перед своим первым таким приглашением, я знал только, что разворот ступней ног в сторону человека тот сочтет оскорблением, поэтом бóльшую часть времени я провел, беспокоясь о том, куда деть свои ноги, и почти пропустил всю вкусную еду.
Старейшина деревни жил в большой хижине из бамбука и соломы, с твердым земляным полом и земляным очагом, в котором постоянно горел огонь под большим черным чугунком, и постоянно открытым входом в подземное укрытие. Единственная очевидная разница между хижиной старейшины и любого другого жителя деревни была в том, что она была больше. Также казалось, что у него очень большая семья. Для таких различий имелись основания. Многие из тех самоотверженных стариков приютили детей-сирот и перемещенных лиц, у которых не было никого и которым некуда было идти. Почему то они всегда могли выделить свободную комнату для кого-то еще. Для меня стало привычным делом урывать пару лишних коробок с рационами «С», с благодарностью принимаемых старейшиной, который мысленно подсчитывал, сколько ртов он может накормить ими.
Когда меня отрядили в местный отряд самообороны во второй раз, мне выделили особенного человека. Ли Оут являлся гражданским переводчиком и офицером связи, приставленным ко мне, чтобы помочь преодолеть языковые и культурные барьеры между мной, отрядом смообороны и жителями деревни. Он быстро стал одним из моих лучших друзей. Всякий раз, когда Ли и я работали вместе, мы могли провести много часов, разговаривая о жизни его народа, о войне, а иногда и об Америке. Впервые меня ему представил Чак Мауинни, когда взял меня в первый раз деревню Ан-Хоа, и Ли был тем, кто сделал ее безопасной для меня. Поскольку я был одиноким американцем во вьетнамской деревне, была высока вероятность того, что Вьетконг попытается меня убить, но у Ли была своя агентурная сеть, которая собрала информацию от местной самообороны и от деревенских жителей, которые также получали информацию от друзей и родственников в других селениях. Данные Ли считались нами достоверными и своевременными, и в то время, как существовал постоянный риск мести со стороны Вьетконга, сеть Ли и мои хорошие отношения с местными жителями сводили этот риск к минимуму.
Мы с Ли стали хорошими друзьями, и я беспокоился о том, что произойдет с ним и его семьей. Отдел личного состава мог содействовать эмиграции вьетнамских граждан в США, и с моим уровнем допуска и нахождением в штабе, выправить нужные документы для меня было легче, чем для большинства других американских солдат.
Я как-то предложил дернуть за несколько ниточек, чтобы вытащить Ли и его семью в США, и в тот момент, когда я это сказал, я понял, что совершил ошибку. Его вежливый, но твердый отказ подсказал мне то, что я должен был уже знать — Вьетнам был его родиной, и он ее не оставит. Мы оба знали, что война идет далеко не так хорошо, и уход американских войск, несомненно, приведет к коммунистическому перевороту. Ли был слишком тесно связан с американцами и будет, без сомнения, казнен одним из первых.
Программа помощи гражданскому населению являлась очень важным и успешным аспектом моей службы. В разное время аббревиатура «CAP» использовалась морскими пехотинцами для обозначения различных программ, например, таких как Взвод Совместных Действий, [9] который представлял собой отряд морских пехотинцев, который мог располагаться в деревне для формирования взвода местной самообороны и для последующего ведения боев вместе с ним. Поскольку эта программа касалась и снайперов, она была постоянно работающим проектом, и участие в ней было добровольным. В той или иной степени в ней участвовало большинство снайперов. Большинство из нас знали мало и не задавали вопросов о деятельности других снайперов. Мой уровень допуска, как снайпера, давал возможность обеспечить Ли и местную самооборону оружием, медикаментами и пищевыми рационами. Обычно я просто выписывал необходимый объем средств, поскольку со снайпером, имевшим винтовку с продольно-скользящим затвором, никто не спорил. Программа помощи гражданскому населению была для меня чем-то бóльшим, чем простым лозунгом «завоевывать сердца и умы людей». Я был приверженцем той идеи, что наше присутствие во Вьетнаме не дает нам право притеснять местных жителей или попирать их образ жизни.
Помощь гражданскому населению в джунглях было разочаровывающим, а зачастую и душераздирающим зрелищем. Сельское население раздиралось войной, у него было мало оснований доверять кому бы то ни было — ночью приходили НВА и Вьетконг, чтобы убивать, похищать, насиловать, красть; днем приходили американцы, чтобы вести их поиск и уничтожать.
Я принял на себя личное обязательство держать свою дверь в эту программу открытой. Ключами к этой двери были Ли Оут и Ан-Хоа. Если мне не удавалось убедить испуганную мать, чтобы ее умирающего ребенка лечил медик, я прилагал больше усилий, чтобы доставить в деревню медицинские средства. Если я не мог забрать ребенка-сироту из джунглей в безопасный детский дом, я больше работал, чтобы помочь местной самообороне предотвратить нападение на Ан-Хоа. Выгоды значительно перевешивали потери. По мере своей службы во Вьетнаме, я проводил все больше и больше своего свободного времени с Ли, самообороной и жителями деревни.
В один из особенно жарких дней, мы с Ли сидели под навесом из пончо, открытым со всех четырех сторон, чтобы его мог продувать любой ветерок. Рядом ошивались дети. Обычно мы выставляли их прочь, но Ли давал мне ускоренный урок изучения вьетнамского языка, и мы уделили им немного внимания. Я достал свою самую заветную зажигалку, которую выиграл в снайперской школе, закурил сигарету, и положил ее на землю рядом с собой. Когда же я снова потянулся за зажигалкой, она исчезла. Я посмотрел вокруг, и до меня дошло, что кто-то из детей умудрился ее украсть. Придя в ярость, крича: Лаи дай («Иди сюда!» по-вьетнамски), я попытался схватить одного из них, но они исчезли, как дым. Я потопал обратно под навес, ругаясь так, как может ругаться только морской пехотинец, и обнаружил там Ли, уронившего голову на руки, и тихо всхлипывающего. Мой гнев перерос в недоумение:
— Ли, эта зажигалка была важна для меня, но не настолько.
Он медленно поднял голову и тихо проговорил:
— Я плачу не из-за твоей зажигалки, я плачу из-за детей, которые вынуждены воровать, чтобы выжить.
Я сел, обнял его за плечи, и тихо добавил несколько своих американских слез.
Мои усилия в течение многих лет найти Ли, оказались бесплодными, но каждый раз я уговариваю сам себя, что ему удалось покинуть страну до чисток и он спокойно проживает где-нибудь. Ли многому научил меня, но самое главное, что я от него перенял, так это то, что сострадание — это единственное, что способно уравновесить всегда однобокие весы войны.

***

Снайперы-разведчики,
Остров Гоу-Ной,
28 мая 1969 г.

Дорогая мамочка,
Вчера получил твои письма. Ты должна была получить сейчас письмо. У меня столько всего в голове и я настолько занят, что не мог тебе написать.
Сейчас мы продвигаемся вглубь острова Гоу-Ной. Мы соединились с еще тремя ротами, и с первого числа следующего месяца здесь должны находиться остальные батальоны.
У нас много пострадавших от мин-ловушек и мы пять раз вступали в боестолкновение с противником. Самое худшее в этой операции — это ходьба. Сейчас не могу называть тебе ее название.
Было облачно, но не намного прохладнее. Прошлой ночью шел дождь, достаточный, чтобы прибить к земле москитов. Пока мы выходили туда, где мы находимся сейчас, головной дозор обнаружил 1000-фунтовую бомбу. Ну, мы вызвали саперов, чтобы подорвать ее после того, как мы пройдем. Не пройдя и 200 метров, мы увидели бегущих саперов, кричащих чтобы все делали ноги, потому что они подожгли огнепроводный шнур, и сейчас бомба взорвется — они думали, что мы уже ушли достаточно далеко, а такая здоровая бомба разбрасывает осколки на 1000 метров во всех направлениях. Это было довольно нелепым зоелищем, когда каждый начал бежать, пытаясь вовремя разглядеть мины-ловушки. Дэн и я воспользовались первой ямой, которую увидели, и запрыгнули туда. Бахнуло так, что попадали даже крупные деревья. Никто не пострадал, но над саперами поприкалывались.
Уверен, что в тылу меня ждут несколько посылок, так что я с нетерпением жду возможности вернуться в Ан-Хоа. Хочу также побриться и принять душ.
Транспортные вертолеты доставляют горячую пищу. Не могу в это поверить. Первый раз вижу горячую пищу в джунглях.
Ты говорила, что подумываешь об отправке консервированных фруктов. Это было бы здорово. На такой жаре это лучше всего. Можешь также положить пару банок пива.
Ну, мам, думаю, на этом пока закончим. Береги себя и не беспокойся так сильно.

С любовью,
Твой младшенький

P.S. Самый младший я только по возрасту.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Международный праздник в честь матерей. В США отмечается во второе воскресенье мая.
[2] Фразеологизм beans and bullets, означающий продовольствие и боеприпасы.
[3] Некислый такой фугас в 90 килограмм тротила.
[4] 6 метров.
[5] Тысячеярдовый взгляд (thousand-yard stare) — пустой, отсутствующий, отрешенный взгляд. Название произошло по названию картины Томаса Ли, впервые напечатанной в журнале Life, где изображен солдат, переживший боевую психологическую травму.
[6] Сражение у Дьен-Бьен-Фу — крупное сражение между французской армией и силами Вьетминя, произошедшее в марте—мае 1954 года. Считается решающим сражением Первой Индокитайской войны, определившим общее поражение французских колониальных войск в регионе. Несмотря на победу, вьетнамцы понесли тяжелые потери.
[7] Осада Кхе-Сани — сражение между Народной армией Вьетнама и Корпусом морской пехоты США за военную базу Кхе-Сань во время Вьетнамской войны. По оценке американской историографии, осада Кхе-Сани стала самым долгим сражением войны с участием сил США и завершилась победой оборонявшей базу морской пехоты, од-ним из ключевых факторов, предопределивших исход сражения, стала американская огневая мощь. Осада Кхе-Сани является одним из наиболее известных и знаковых сражений Вьетнамской войны.
[8] Разведчики (скауты) Кита Карсона (вьетн.: Hồi Chánh Viên, термин, который условно можно перевести как «люди, вернувшиеся на правильную сторону») — бывшие бойцы Вьетконга, перевербованные в рамках специальной программы морской пехоты и использовавшиеся как разведчики в американских подразделениях.
[9] У терминов «Программа помощи гражданскому населению» (Civilian Assistance Program) и «Взвод совместных действий» (Combined Action Platoon) одинаковые аббревиатуры.

Операция «Каньон Пайпстоун», проводившаяся на острове Гоу-Ной, являлась упражнением в безумии. Огромные «Римские плуги» (машины, похожие на большие бронетранспортеры, с поднимающимися отвалами, которые могут мгновенно срезать дерево толщиной в двенадцать дюймов), [10] несколько танков и бронетранспортеров выстроились в линию и двинулись вперед, сметая все на своем пути, а мы топали через завалы за ними. Деревни были сожжены, рис рассыпан, бункеры взорваны. Мы почти не видели противника, как будто он лишь оформил сцену и ушел. То, что от него осталось, представляло собой бесконечный лабиринт из ловушек всех мастей, начиная от кольев панджи [11] и заканчивая нашими собственными неразорвавшимися бомбами. Санитарные вертолеты летали постоянно.
Естественной реакцией при начале перестрелки было упасть за насыпью рисового поля и надеяться, что она обеспечит определенную защиту от привходящего огня. На острове Гоу-Ной «Чарли» сломали эту логику, спрятав колья панджи в воде вдоль тропы на противоположной стороне засады. После того, как я увидел одного бойца с двухфутовым колышком панджи, который вошел в его пах и вышел из ягодицы, я понял, что мы с Дэном должны заставить себя прыгать в сторону вражеского огня, и это должно быть рефлекторным действием. При этом мы должны были находиться на открытом пространстве, и долго ползти до следующей насыпи, но я поклялся себе, что если «Чарли» захотят заполучить нас, то им придется стрелять в нас, а не наблюдать, как мы насадим себя на бамбуковые колья.
Казалось, что буквально все в округе было нашпиговано ловушками. «Чарли» хорошо знали наши привычки, одна из которых состояла в том, что когда американский патруль входил в селение, большинство «ворчунов» сбрасывали свои рюкзаки и садились отдыхать возле ближайшей пальмы. Крайний раз, когда я это проделал, я услышал громкий хлопок, и тут же все оказалось затянутым густым облаком белого дыма. Я в ярости перекатился прочь, удивляясь, почему я до сих пор жив. После того, как дым рассеялся, саперы исследовали основание дерева, и обнаружили, что я умудрился шлепнуться своей задницей прямо на 81-мм минометную мину.
— Тебе повезло, — сказали они. — Взрыватель отсырел и его инициации оказалось недостаточно, чтобы подорвать мину. «Глупость, но похоже на правду», — подумал я.
Непрерывное выматывание по причине ловушек и нашей неспособности сковать противника довели войска почти до точки отчаяния. Хотя мы с Дэном старались как можно больше держаться вместе с ротой «D», по запросу мы поддержку и другим ротам. Один из таких запросов вверг нас в кошмар.
Одна рота планировала совершить ночной марш на семь «кликов» (в то время как «клик», как правило, означал один километр, мы, снайперы, понимали его как 1000 ярдов), чтобы добраться до деревни, жители которой подозревались в симпатии к Вьетконгу. Мы двигались в полной темноте, держась за пояс человека перед собой, чтобы не потеряться. Едва пройдя один «клик», в передней части колонны прогремел взрыв, и осколки просвистели над нашими головами. Мы все сели там, где находились, на середине тропы, в ожидании санитарного вертолета. В огневой группе, шедшей в головном дозоре, шел мой приятель по учебке по имени Лептман, и, прежде, чем слух пронесся обратно по колонне, я знал, что он ранен. Я поборол искушение пойти в голову колоны, чтобы проверить его. Он зацепил мину-ловушку, собранную из минометной мины, и был настолько искалечен, что, умирая, лежал на одной из своих ног под затылком. Люди, шедшие впереди и позади него, оказались убиты, и почти все морпехи из головного отделения требовали медицинской эвакуации.
Мой ум был опустошен, пока я смотрел, как ритмично мигал проблесковый маячок, указывая наше местоположение вертолету, и слушал напряженные голоса медиков, пытавшихся спасти то, что осталось от головного отделения. Из-за смерти Лептмана я больше оцепенел, чем разозлился, и начал размышлять о своей собственной смертности. Вертолет прибыл и ушел, и когда мы двинулись дальше, на нас снова опустилась тишина и темнота.
Спустя несколько часов тыканий в темноте, мы, наконец, достигли нашей цели. Рота остановилась в семи сотнях ярдов от деревни и стала ждать рассвета. Я откинулся на свой рюкзак и заснул, забыв раскатать штанины вниз и завязать тесьму. Несколько минут спустя я был грубо разбужен болезненным укусом чуть выше голенища, а затем еще одним выше по ноге, потом еще одним. Я бил своей ладонью, пытаясь не нарушать тишину, пока пятидюймовая сороконожка прокладывала свой путь с внутренней стороны моей ноги, кусая каждый раз, когда я пытался прибить ее. Когда же она направилась к моему паху, я начал паниковать. Наконец, я прибил ее возле набедренного кармана. Нога пульсировала от семи огненных рубцов, я освободился от своих штанов и почувствовал вокруг ошметки маленького монстра. В двух или трех бойцах позади Дэна находился санитар, и хотя Дэн был от меня всего лишь в трех метрах, стояла такая непроглядная темнота, что я вынужден был искать его на ощупь. Я схватил его за рукав и потянул ближе.
— Скажи доку, что меня только что адски покусала сороконожка, — прошептал я.
Таким же образом он передал мое послание следующему человеку, а я лег на спину, вытирая пот со своего лица. Через несколько минут Дэн обернулся и шепнул мне, чтобы я держал руки ладонями вверх. В одну руку он опустил несколько обезболивающих таблеток, добавив:
— Прими сейчас это.
В мою другую руку он положил таблетку антитоксина:
— Если чувствуешь себя плохо, возьми это.
Я проглотил их все, и минут через двадцать почувствовал себя лучше. Скоро поднимется солнце, и когда это произойдет, я должен нормально работать.
Ранний свет озарил небольшую деревню из восьми хижин, притулившихся на дальней стороне большого, сухого рисового поля и плотную пелену тумана чуть дальше в ста ярдах от них. Пока я вглядывался в деревню через свой прицел, она казалась безлюдной, за исключением пары буйволов, стоявших в загоне на одной из окраин. Буйвол не может запереть себя в загоне, так что я знал, что в округе кто-то есть. Внезапно, без предупреждения, трое молодых вьетнамцев отделились от хижины, убегая со всех ног по направлению к туману. Послышался че-то вскрик:
— Снайпер, ты можешь их видеть?
Конечно, я мог их видеть, это моя работа, и то, что я увидел, было отнюдь не Вьетконгом.
— Оружие? — спросил я Дэна, который наблюдал через бинокль.
— Ответ отрицательный, — ответил он.
— Подтверждаю, огня не открывать, — произнес я, думая, что они, возможно, были уклонистами или дезертирами АРВН. Секунду спустя они исчезли в тумане. Сразу после этого весь ад вырвался на свободу. Кроме управления роты, все морпехи ломанулись к деревне, крича и стреляя. Шкипер и ганни тщетно пытались отозвать людей назад, но их голоса потонули в грохоте более ста стволов автоматического оружия. Два лейтенанта задержались позади своих взводов, наклонившись, чтобы взять камни, или что-нибудь, чем они могли бы бросать в своих людей. Один даже швырнул в них свой пистолет .45-го калибра, но все было бесполезно — кое-кто собирался сполна отплатить за все ловушки предыдущей ночи. Более ста человек заполонили деревню, забрасывая по две или три гранаты одновременно в каждый бункер и хижину. Через пять минут все было кончено, и управление роты медленно двинулось в деревню. Мы с Дэном шли сзади, я отдал ему свою снайперскую винтовку и использовал его М-14 как трость, чтобы немного снять нагрузку с ноги. Я оказался совершенно не готов к тому, что мне открылось после того, как мы вышли на окраину деревни. По всему поселению были разбросаны тела шестнадцати женщин и детей. Один из «ворчунов» прислонил тело девяти или десятилетней девочки к столбу, положил сигарету в детский рот, и фотографировал ее. Моим первым порывом было пристрелить этого парня.
Все и вся в этой деревне было мертво. «Дьявол, — подумал я, — они убили даже кур». По мере того, как я хромал между хижинами, я больше поражался, как все эти приличные парни, все эти настоящие американцы, оказались способными на такой поступок. Когда я добрался до дальнего края деревни, буйволы были мертвы. Один лежал на боку, изрешечённый пулями, другой, со связанными ногами, стоял неподвижно, прислонившись к одной стороне загона. Я подошел к комендор-сержанту и спросил его, что он думает. Он покачал головой и пошел прочь, чтобы побыть в одиночестве. Я сделал то же самое. Шкипер неистовствовал, заставляя людей рыскать в округе в поиске каких-либо признаков ошибочного артиллерийского огня, на который можно было бы «перевести стрелки» за случившееся. Удивительно, но некоторые бойцы обнаружили недалеко от деревни полтора десятка старых минометных воронок, и этот вопрос для капитана был закрыт. Больше я никогда не слышал об этом инциденте, но мое убеждение в нашем моральном превосходстве над противником было окончательно разрушено.

***

Снайперы-разведчики,
Операция «Каньон “Пайпстоун”»,
30 мая 1969 г.

Дорогая мамочка,
Давай я просто расскажу тебе о том, что произошло за последние двадцать четыре часа. Мы снова переместились. Вчерашний день прошел без происшествий, за исключением того, что нас обстрелял один из наших ударных вертолетов. Прошлым вечером мы стояли и наблюдали за работой в районе бомбардировщиков B-52. Они сбрасывали то, что, как мы полагали, являлось 500, 750 и 1000 фунтовыми бомбами и находились на удалении не менеев двух миль от нас, что достаточно близко.
В течение последних нескольких дней периодически шел дождь. Я спустился к реке, и впервые за полторы недели побрился и помылся. Несомненно, мне было это необходимо.
Если я хочу отправить это письмо следующей «птичкой», то мне лучше заканчивать. Передавай всем привет и береги себя. Со мной все будет в порядке.

С любовью,
Джо

P.S. Название операции, в которой мы участвуем — «Каньон “Пайпстоун”».

***

29 мая, сумерки. Мы с Дэном вернулись к роте «D», как только она подошла к небольшой поляне с тремя хижинами, которые выглядели подозрительно заброшенными. Признаком того, что нам надо быть осторожными, было отсутствие каких-либо домашних животных и готовящейся на огне пищи. Первое отделение двинулось вперед и начало в правильном порядке зачищать каждый бункер, выкрикивая пару раз: Лай дай! — перед тем, как бросить туда осколочную гранату М-30. Затем морпехи делали шаг в сторону и смотрели, не вылетит ли граната обратно. Потом на поляну вышло управление роты. Из бункеров все еще валил дым, но я приметил кое-что другое — отдельно стоящую хижину в двухстах ярдах от нас, находившуюся прямо на конце небольшого заросшего выступа, выходившего на большой открытый участок. Ее занятие позволило бы нам с Дэном получить хороший обзор на три тысячи ярдов в трех направлениях. Чтобы выдвинуться туда, я собрал огневую группу.
— Осторожнее там, — напутствовал нас шкипер.
Мы отправились в путь, не зная, что в это же время из одного бункера вытащили раненого вьетконговца. И совсем не важно, что был только один раненый, — у нас было боестолкновение с противником, и вскоре над нами загрохотал ударный вертолет «Кобра», чтобы обеспечить прикрытие для санитарного вертолета, запрошенного для эвакуации раненого.
Мы впятером отошли от основных сил роты, но все время оставались на связи. Обыскав хижину, мы нашли только двух мама-сан (пожилых женщин) и свинью. Мы начали продвигаться на господствующую позицию, которую я заприметил, как вдруг на высоте 150 футов над нами пролетела «Кобра», затем в двухстах ярдах развернулась на 180 градусов, и зависла неподвижно. Мы помахали вертолетчикам, и я сказал радисту, чтобы он связался с ними, чтобы обозначить, что мы свои. «Кобра» приняла атакующее положение, которое, как мы часто наблюдали, использовалось против вражеских позиций, только на этот раз целью были мы.
Радист не успел связаться с вертолетом до того, как он хищно клюнул носом, изготовившись к атаке, и тут-то мы поняли, что находимся в полнейшей заднице. Вертолетчики открыл огонь из пушки и НУРСов.
Мы оказались отрезаны от бункера в хижине, и нашим единственным укрытием стала небольшая выемка пяти футов в ширину и максимум трех футов в глубину. Мама-саны вбежали в свой бункер, тогда как мы впятером забились в эту маленькую дыру. Это было весьма хреноватое укрытие, скажу я вам, особенно когда над нами свистели пули с темпом 6000 выстрелов в минуту. Земля вибрировала от попаданий, некоторые из которых были очень близко к нашему укрытию. Свинья, стоявшая в нескольких футах от нас, упала, нашпигованная пулями. Первые два реактивных снаряда врезались в крышу хижины, оставив там огромные дыры, а остальные хаотично накрыли весь участок. Мы все знали, что скоро умрем. И каждая секунда казалась вечностью.
Из-за грохота радиста не было слышно, и это было всего лишь вопросом времени, когда пушка выстрелит прямо по нам. Медленно тянулись секунды, даже медленнее, чем мы покрывались грязью, летящей от попаданий пуль. Через минуту «птичка» прекратила пальбу, благодаря радисту из роты, докричавшегося до нее.
В полной тишине и в полнейшем ошеломлении мы поднялись на ноги, изумленно глядя друг на друга. Земля вокруг нас была взрыхлена так, будто кто-то подготовил ее для посадки сада.
Тут момент созерцания был прерван вышедшим с нами на связь пилотом, который, как ни в чем не бывало, произнес:
— Я дико извиняюсь! Есть пострадавшие?
Нашего радиста порвало:
— Ну, что ты, братишка, ни одной ебучей царапины! Ты чертовски хреновый стрелок!!! — и на этой мажорной ноте он выключил рацию.
У мама-сан случился припадок из-за их павшей свиньи, поэтому нам пришлось оттащить ее в хижину. Они разрезали у нее горло и собрали кровь в большую глиняную миску, чтобы затем сварить ее с сахаром и превратить в конфеты, считавшиеся тут деликатесом. Ни одна из частей животных не должно было тратиться впустую. Я отказался от предложения остаться на конфеты, но взял горсть печенья, сделанного из тонко нарезанных кусочков испеченных кукурузных початков. После возвращения в роту, я их распробовал и понял, что печеньки эти очень даже ничего.
В то время как мы присоединились к основным силам, на горизонте появилась санитарная «птичка». Я увидел, что вьетконговец сидит на земле, с осколочными ранами в ноге и голени. Его глаза налились кровью из-за сотрясения, и он говорил так быстро, что я не смог понять ни слова из того, что он говорил.
Внезапно те шестьдесят секунд абсолютного ужаса превратились внутри меня в ярость. Я взял в руки снайперскую винтовку, снял с предохранителя и сунул дуло к кончику его носа. «Разве не мы сейчас чуть не умерли из-за этого куска дерьма?» — спрашивал я себя.
Если до этого он просто тараторил, то сейчас внезапно начал рассказывать мне всю историю своей жизни. Лейтенант, видя, что происходит, подошел и стал рядом со мной:
— Здесь всем на него наплевать, но уж больно он словоохотлив, и разведка хочет, чтобы он остался живым.
Все мы ходили по натянутому канату, со здравым смыслом по одну сторону, и безумием — по другую, и в тот момент я очень близко подошел к опасной черте. По крайней мере, мой палец уже давил на спусковой крючок силою в два фунта, тогда как шептало затвора срывалось при усилии 2,8 фунта.
Рота организовала позицию на ночь в деревне, а мы с Дэном сидели сверху бункера, и, испытывая искупительное мщение, наблюдали, как B-52 утюжат соседнюю деревню перед нами.
Когда мы рано утром вошли в район, подвергшийся бомбардировке накануне вечером, предрассветная дымка еще не полностью разошлась. Не нужно было обладать развитым воображением, чтобы понять, что мы только что вышли на поверхность другой планеты. В полосе шириной несколько сотен ярдов по обе стороны от нас, и на протяжении двух миль перед нами не осталось никаких сооружений или какой-либо растительности. Район был испещрен воронками сорок шириной от сорока до семидесяти футов и глубиной не менее 30 футов. Силой взрывов все в округе сравняли и перемешали с землей и грязью, выброшенными из воронок. Ветром относило дым от чего-то, что все еще горело на дне некоторых из них. Пока мы более часа продирались между ямами, один из «ворчунов» попытался пошутить:
— А что, если бы у гуков были B-52?
Но никто не засмеялся. А что, если бы они действительно у них были?

***

Снайперы-разведчики,
Операция «Каньон “Пайпстоун”»,
1 июня 1969 г.

Дорогая мамочка,
Извини за мокрую бумагу, последние три дня постоянно шел дождь. Это так жутко, — пытаться заснуть в трехдюймовой грязи. Я не получал почту уже четыре дня, и каждый день надеюсь, что она прилетит ко мне с транспортной «птичкой». Но ее все нет и нет.
Вчера нам с Дэном сказали, что один из нас будет отправлен в тыл. Нам назначили нового первого сержанта, и он кое-что у нас поменял. Они решил, что рядовые первого класса теперь не должны носить снайперскую винтовку с продольно-скользящим затвором, так что, судя по всему, мне придется уступить. Полагаю, что узнаю об этом в ближайшее время. Сейчас мы стоим вдоль реки и блокируем рубеж для сил прочесывания, идущих в нашу сторону.
Добро, мам, буду заканчивать. Вертолет прилетит через час, а я хочу еще написать Лауре. Береги себя и передавай привет бабуле.

С любовью,
Джо

***

Первая линия прочесывания добралась до нас в виде батальона АРВН, и по правде говоря, увидев нас, они начали стрелять. Мы попали под огонь из стрелкового оружия и минометов, и шкипер, вызвав их командира по радио, не стал тратить время попусту, а сразу приступил к делу:
— Если немедленно не прекратите огонь, банда обозленных морпехов разгрузит по вам весь свой боезапас!
Они вышли из боя в большой спешке и остановились на противоположном берегу реки, — ближайший рубеж, разрешенный шкипером.
Мы так долго несли на себе основную тяжесть войны, что южные вьетнамцы либо разучились воевать, либо потеряли волю к борьбе. Было несколько частей АРВН, обладавших дисциплиной и мужеством, но определенно, они были исключением, а не правилом.

***

Снайперы-разведчики,
Ан-Хоа,
2 июня 1969 г.

Дорогая мамочка,
Мы с Дэном вернулись в Ан-Хоа вчера, и там меня ждали посылки и куча почты. Это было похоже на Рождество со всеми его подарками. Я, конечно, ценю все, что ты прислала.
Что касается новостей, то тут вот в чем дело. Я уже упоминал в предыдущем письме, что рядовой первого класса не может больше носить снайперскую винтовку. Но мой командир отделения сказал, что я делаю хорошую работу, и что я могу оставить свою винтовку при себе, так что я по-прежнему командир снайперской команды. Завтра ухожу на операцию и буду отсутствовать до первых чисел следующего месяца.
Хочу ответить на твои вопросы. Рота «Дельта» — это рота «D». Для ясности мы используем фонетический алфавит, так что рота «C» — это рота «Чарли», рота «B» — рота «Браво», ну и так далее. Рота «Дельта» входит в состав 1-го батальона 5-го полка морской пехоты. Сокращенно это обозначается как D1/5. Мы стараемся находиться с ротой «Дельта» как можно больше, но в полку много рот и мы работаем с большинством из них. Мне нравится рота «Дельта». Она меньше по численности, чем большинство рот, но она одна из лучших. Эта рота обычно там, где происходит основная работа.
Да, фурункулы на лице и шее прошли. У нас, как правило, много солевых таблеток. Обычно их носят медики и у меня есть немного моих собственных.
Быть командиром снайперской команды означает, что я отвечаю за своего напарника, когда мы выходим на свободную «охоту» или на патрулирование. Также я руковожу отделением, огневой группой или взводом, который идет с нами в качестве прикрытия.
Конечно же, присыпка для ног пригодится, а белые хлопчатобумажные носки окажутся очень в тему. Здесь идет постоянная борьба за то, чтобы содержать ноги в хорошем состоянии.
С сожалением узнал новости о Нике. Никто не знает, что у него, — у него заболевание, для которого здесь даже нет названия.
Лучше буду заканчивать. Прилагаю денежный перевод и несколько фотопленок, которые нужно проявить. Я служу здесь третий месяц. Два уже прошло и еще одиннадцать впереди.
Как я уже сказал, завтра я ухожу обратно в джунгли, так что особо не волнуйтесь, если почта немного задержится.

С любовью,
Джозеф

ПРИМЕЧАНИЯ:
[10] «Римский плуг» (Rome plow) — тяжелый бронированный бульдозер Caterpillar D7E, оборудованный специальным тяжелым (порядка 2 тонн) и очень острым отвалом, способным перебивать деревья и проделывать другие проходы. Название бульдозера произошло от названия компании, их выпускавшей — Rome Plow Company, находившейся в городке Рим, штат Джорджия.
[11] Панджи — побеги бамбука или других деревьев различной длины, тщательно заостренные с обоих концов и вбитые в землю. Зачастую смазывались ядом, грязью, навозом. Были очень опасны, поскольку наносили тяжелые, долго заживавшие раны, а иногда могли привести к заражению крови.

Спасибо большое.
Обычно все-же колья - пунджи.
И "Скауты Кита Карсона" использовались, насколько в курсе, не только морской пехотой США.

Прошу прощения, но нет: punji [ˈpʌndʒɪ]

_________________
Amat Victoria Curam

Пробел пропущен

_________________

Спасибо, очепятки буду корректировать по ходу дела, а также все будет отредактировано в финальной версии, которую буду готовить в PDF и в DJVU. как это было с книгой Блейбера.

Рота «Дельта» была несколько необычным подразделением, так как в ней было около 150 человек, — на 95 человек меньше, чем в большинстве других рот, но все морпехи отличались высокой дисциплиной и были готовы надрать задницу любому. Шкипер хорошо относился к своим людям и пользовался их уважением. После одного особо изнурительного усиленного марша на несколько «кликов», мы остановились в заброшенной деревне без воды и пищи. Предполагалось, что в деревне нас встретит «птичка» с припасами, но из-за какого-то косяка она задержалась почти на четыре часа. Когда она наконец прибыла, один из «ворчунов» взял ящик с пайками и отправился в хижину к ротному. Я слышал, как тот рявкнул внутри:
— Убирайся отсюда, я буду есть только после того, как примут пищу все остальные.
Это был первый и последний раз, когда я услышал, как он кричит на кого-то из своих людей.
Каждый день я подавал шкиперу свои соображения по ведению свободной «охоты» или патрулированию, и он либо немного изменял положение дел в роте, чтобы приспособиться к моим планам, либо направлял мое мышление в иную сторону. И такой образ действий неизменно оказывался практичным и эффективным.
Ротный комендор-сержант во многом напоминал своего шкипера. Быть ротным «ганни» в Корпусе морской пехоты — задача очень сложная. Он является своеобразным посредником между морпехами и ротным и несет ответственность буквально за все, начиная от получения новых батарей для радиостанций и заканчивая разрешением споров.
Рота «Дельта» была как одна большая семья, и в ней я всегда чувствовал себя более комфортно, чем в большинстве других рот. Наверное, отчасти это было из-за того, что «Дельта» была маленькой ротой, и хотя снайперы обычно старались близко не сближаться в ротах ни с кем из бойцов, это было особенно сложно делать в роте «Дельта». Потерять человека здесь было равносильно тому, что потерять члена семьи. И не важно знал ли я его или нет, это всегда было очень тяжело.

***

Снайперы-разведчики,
о-в Гоу-Ной,
9 июня 1969 г.

Дорогая мамочка!
Постараюсь закончить до прибытия «птички». Мы все еще на острове Гоу-Ной, операция идет полным ходом. Здесь находится часть подразделений 7-го полка, 26-го полка, 5-го полка, 101-й воздушно-десантной дивизии, южнокорейские морпехи, а также подразделения АРВН.
Прошлой ночью на нас напали, и утром, когда мы прочесали этот район, мы обнаружили мертвого бойца НВА. В нашем подразделении потерь не было. Завтра прочесывание продолжится.
Подразделение Дейва в этой операции не участвует, но я получил от него весточку, — он сообщил, что участвует в операции возле «Додж Сити», который находится недалеко от Ан-Хоа. Надеюсь, с ним все в порядке. С него уже довольно Вьетнама, в общем, как и с меня.
Видел ли я Поузи? Я писал Лауре о том, что с ним произошло. Он наступил на мину-ловушку и потерял обе ноги и руку, и к тому же поймал много осколков. Наверное, сейчас он в Штатах. Отправляю с письмом еще больше фотопленки. Большинство фотографий на ней я делал с вертолета.
Ладно, мам, буду заканчивать, чтобы успеть отправить тебе письмо.

С любовью,
Джозеф

***

Во время прочесывания, крупные силы, численностью не менее роты или батальона, разворачиваются и двигаются длинной цепью, вытесняя противника на силы блокирования, стремясь, таким образом, словить его в смертоносный «огневой мешок». На острове Гоу-Ной прочесывание редко когда заканчивалось чем-либо подобным, за исключением одного случая. Тем утром, 16 июня, мы обеспечивали блокирование для роты южнокорейской морской пехоты, когда корейцы обнаружили несколько сотен солдат северовьетнамской армии.
Плотные джунгли не позволили нам наблюдать за боем, но мы могли его слышать. Бой был яростным, и мы старались следить за всеми событиями по радио. Спустя час после первого боестолкновения, и не наблюдая никаких признаков того, что противник отходит в нашу сторону, наш шкипер вызвал по радиостанции командира южнокорейцев и предложил нашу помощь, поскольку мы находились от них всего в нескольких минутах.
— Нет, спасибо, — ответил тот.
— Надеюсь, он знает, что делает, — сказал шкипер, повесив трубку. Прошло еще два часа, мы продолжали слушать ожесточенную перестрелку в джунглях, вне нашего поля зрения. У противника был только один путь к отступлению, и он вел прямо к нам. Но где же он? Наконец, бой стал стихать и стало тихо. Никаких признаков вражеских войск. Через несколько минут тайна была раскрыта, — южнокорейский ротный вышел в эфир и на ломанном английском сообщил:
— Противник уничтожен.
И это было еще мягко сказано. Они застали роту северовьетнамцев врасплох и в непрерывных лобовых атаках, которые бы сделали честь любому подразделению морской пехоты, уничтожили такое же количество вьетнамцев. Ни один вражеский солдат не смог отойти к нашей блокирующей позиции. Корейцы не брали пленных, и когда их командир сказал, что противник уничтожен, он имел в виду именно это, — последний пересчет тел, который я слышал по радио, оканчивался на цифре двести. Также погибло одиннадцать корейцев.
Однажды один из «ворчунов» сказал мне:
— Никогда не связывайся с корейцами.
На тот момент я не знал, что он имел в виду. Я слышал, что они даже не потрудились натянуть колючую проволоку вокруг своей базы в Дананге. Несмотря на свою жестокость в бою, корейцы были вполне способны к состраданию и обладали чувством человеческого достоинства столь же сильным, как и их способность вести войну. Я испытывал перед ними благоговейный страх, и без сомнения, «Чарли» тоже.
Операция «Каньон “Пайпстоун”» проводилась силами множества различных подразделений, тыл и снабжение были огромными, и укоренившаяся гордость морских пехотинцев иногда должна была отходить на второй план. При медицинской эвакуации с посадочной площадки, вертолеты морской пехоты имели склонность кружиться высоко над головой до тех пор, пока не подавляли вражеский огонь с земли. В Армии это делалось по-другому. Армейские вертолеты шли прямо над верхушками деревьев, резко и быстро, часто снижая скорость настолько быстро, что задний рулевой винт почти бил по земле. Они могли подсаживаться на площадку и уходить с нее прежде, чем «Чарли» успевали взять их на прицел. Поэтому по возможности мы использовали армейские санитарные вертолеты.
После одной из перестрелок, в которой у нас появилось несколько раненых, высоко над площадкой стал кружить наш санитарный борт. По нам все еще вели спорадический огонь из стрелкового оружия, и пилот вертолета все не садился. Мы тратили драгоценное время, а радист продолжал передавать, что у нас есть тяжелораненые. Наконец ему это надоело — он вызвал борт и сообщил пилоту:
— Если ты сейчас не сядешь и не заберешь этих парней, то можешь забыть о гуках, потому что мы сами прострелим ваши задницы.
После этого вертолетчики быстро приземлились и подобрали раненых. Странная война. Я только что услышал, как младший капрал отдал приказ майору и воочию наблюдал, как он выполнялся.
Военно-воздушные силы обеспечивали непосредственную авиационную поддержку, время от времени сбрасывая свой смертоносный груз менее чем в двухстах ярдах от наших собственных позиций и зачастую храбро встречая губительный огонь противника. Бесчисленное количество раз нас это выручало в трудных ситуациях. Однажды я был с отделением в патруле, и мы попали в засаду, должно быть, не менее роты НВА. Нас прижали огнем в двухфутовую грязь за насыпью рисового поля, и нам срочно требовалась быстрая и интенсивная огневая поддержка. Я вызвал авиацию, и через несколько минут над нами появился «Фантом» с зажигательными бомбами, прошедший так низко и быстро, как никакой другой самолет, который я видел во время бомбардировки. Быстрый радиообмен с пилотом подтвердил, что он находится на правильном курсе и имеет точные координаты, что было чрезвычайно важно, так как мы находились, в лучшем случае, в 150 ярдах от противника. Он выпустил НУРСы, а затем разгрузил на цель весь груз напалма. Через пятнадцать секунд он скрылся из виду.
Вся последовательность действий заняла меньше минуты, но за это короткое время он полностью подавил весь вражеский огонь. Потом я вызвал артиллерийский огонь, чтобы прикрыть наш отход к роте. Я собирался вызвать пилота, чтобы поблагодарить его за работу, но он уже разговаривал с авиадиспетчером авиабазы Дананга, спокойно описывая «небольшую» проблему, которая у нас возникла. Он шел так низко, что одним из своих воздухозабортников втянул верхушки некоторых деревьев, однако смог добраться до Дананга и благополучно приземлиться. Я попросил диспетчера выразить ему нашу признательность.
Я находился на войне всего два месяца, но почти каждый день узнавал о гибели или ранении кого-то из моих друзей со Штатов и из парней, которых я просто встречал во Вьетнаме.

***

Снайперы-разведчики,
о-в Гоу-Ной,
13 июня 1969 г.

Дорогая мамочка,
Ну что ж, прошел еще один день. Дождь перестал идти каждый день, поэтому сейчас стало еще жарче. И сейчас, когда я сижу и пишу это письмо, я потный настолько, будто на меня вылили ведро воды.
Вчера получил твое письмо. Не переживай, письма я получаю всегда, просто иногда с задержкой.
Мы все еще стоим на острове Гоу-Ной, и не знаю, как долго мы еще здесь пробудем. Слышал, что нас собираются на день или два вернуть в Ан-Хоа, а затем отправить в «Аризону». Пожалуйста, не волнуйся, если меня туда отправят. В любом случае от снайпера там больше толку. Нам только что дали команду выдвигаться, так что побегу собирать свое снаряжение. Напишу, как только появится время.

16 июня 1969 г.

Как видишь, мам, мне понадобились целых три дня, чтобы закончить это письмо. Мне кажется, что их цель была заставить нас пройти ногами каждый квадратный фут в Гоу-Ной. Мы закончили только что.
Несколько дней назад я отправил тебе фотопленки и кое-какие вещи. Дай мне знать, когда их получишь.
Ну, что тебе сказать, эта говеная страна, наконец, начинает меня доставать. На левой щиколотке меня появилась угревая сыпь, и наш санитар дал мне какую-то мазь. Скорее бы это прошло, потому что я чешусь как сумасшедший. В течение четырех дней у нас не было нормальной воды, соответственно ни помыться, ни побриться. Разумеется, вонь от нас идет просто ядреная, а когда от меня несет, меня это удручает. Впрочем, скоро нам должны доставить питьевую воду.
Мама, не могла ли ты отправить мне в следующий раз тюбик цинковой мази? [12] Мой нос так обгорел на солнце, что кровоточит каждый раз, когда я его касаюсь или тру.
Буду закругляться, и черкануть еще пару писем. Не принимай все слишком близко к сердцу.

С любовью,
Джо

P.S. Извини за грязную бумагу, — только что приземлилась «птичка» и все нафиг сдула.

***

Первое, что я делал, когда наша рота располагалась на месте, так это сооружал из двух пончо небольшое укрытие, и снимал с себя мокрые ботинки и носки. Пот, постоянные переходы через ручьи и рисовые поля делают невозможным содержание своих ног в сухости на протяжении более-менее длительного времени. Я скрупулезно следил за состоянием своих ног, но здесь все оказалось безрезультатным.
На острове Гоу-Ной я подхватил тяжелую форму дерматомикоза и тропической язвы, которая началась с моих щиколоток. Наш санитар попытался справиться с болячкой на месте, но мне становилось все хуже и язвы распространялись по всему телу. Как бы я не хотел идти в тыл, но, к сожалению, я проигрывал эту небольшую личную битву с бактериями.
Спустя очень короткое время мои ноги, туловище и руки оказались покрыты ярко-красными пятнами размером от десятицентовика до трех дюймов в диаметре. К шестнадцатому июню я чесался как угорелый, не имея никакого покоя. На следующий день, когда я посмотрел в зеркало для бритья, то увидел, что вся эта хренотень уже распространилась по всему моему лицу и скальпу. То, как я держался, побудило Дэна собрать нас обоих в рекордное время, а пока я отправился поговорить со шкипером. Я выглядел так, будто меня потрепал большой осьминог, и когда шкипер увидел меня, все что он смог сказать, было:
— Вот дерьмо, Уард, как тебе это удалось?
Утренним рейсом на «птичке» меня с Дэном отправили обратно в Ан-Хоа.

***

Снайперы-разведчики,
Ан-Хоа,
20 июня 1969 г.

Дорогая мамочка,
Маленькое дополнение к фотопленке. Я буду в Ан-Хоа до тех пор, пока не вылечу эту хрень на ногах и щиколотках. Док говорит, что это стригущий лишай и грибок. Ох, мама, ты бы начала чесаться только взглянув на меня.
Надеюсь, ты можешь прочитать мое письмо, хотя написано оно довольно коряво. Прошлой ночью мне пришлось стоять в линии, и я вообще не сомкнул глаз, потому как мы должны были быть в полной боевой готовности. Я постараюсь чуть подремать после того, как напишу несколько писем. Сегодня нас заставили стричься. Я предпочел бы остаться в джунглях, здесь все так мелочно.
Вы хотела узнать больше о Поузи. Я спросил санитара, который оказывал ему помощь, попали ли какие-нибудь осколки ему в живот или лицо, и он ответил, что нет. По крайней мере, это уже большой плюс.
Добро, мам, буду заканчивать свое письмо. Я положу в него несколько фотографий отсюда. Большинство из них — это остров Гоу-Ной, несколько авиаударов и все такое. Береги себя.

С любовью,
Джо

***

Несомненно, самый распространенный вопрос, который задавался парнем, который услышал о ранении своего друга, особенно если тот подорвался на мине-ловушке, звучал так: «Получил ли он ранение в живот?»
Я считал, что у санитаров была самая суровая работа в мире. Они спасали людей, зная, что отныне их жизнь разрушена навсегда. Это на самом деле правда, что умирающие солдаты хотят поговорить со своими матерями. Если они, конечно, могут говорить. Санитары и стали их суррогатными матерями и сидели рядом с этими умирающими людьми, тихо разговаривая, когда они уходили.

***

Снайперы-разведчики,
Госпиталь в Дананге,
28 июня 1969 г.

Дорогая мамочка,
Я, конечно, отстал в своем писательстве. Только что я вернулся с Дананга, где провалялся четыре дня в военно-морском госпитале. Когда я прибыл в Ан-Хоа с этим грибком, у меня развилась вторичная инфекция на ногах и щиколотках. Все было так плохо, что я едва мог ходить, поэтому было решено отправить меня в госпиталь, где все стерильно и я мог бы воздерживаться от ходьбы. Меня хотели эвакуировать санитарным вертолетом, но я сказал, что полечу на плановой «птичке», за что попросил прощения. К тому времени, как я попал в госпиталь, из моих носков можно было отжимать кровь.
Когда меня увидел доктор, он воскликнул:
— Боже мой, ты что делал, ходил на носках?
Неожиданно состояние моих ног стало улучшаться, и через три дня я снова начал ходить.
Ну, во всяком случае, сейчас я сижу на лекарствах и у меня облегченный режим службы. Ты постоянно спрашиваешь, что мне отправить. То, что ты отправляешь сейчас, — это все здорово. Сублимированные супы и несколько консервированных продуктов, таких как фрукты и сардины. Думаю, Лаура сейчас уже начала занятия в школе. Если ей нужны деньги, дай мне знать. Я смог отложить около 500 долларов, и если надо, я обязательно ей помогу.
Мне присвоено звание ланс-капрала. Я не очень парюсь по поводу звания, но дополнительные 20 баксов в месяц не помешают.
Ты спрашивала, употребляем ли мы речную воду. Да, пьем. Она грязная и наверно не стоит говорить, что в ней обитает, но она мокрая, а это самое важное.
Добро, мама, я должен успеть написать письмо Лауре, прежде чем отправиться в лазарет. Не волнуйся, я иду на поправку.

С любовью,
Джо

***

Спустя несколько дней в Ан-Хоа, проведя большую часть времени на своей койке с поднятыми ногами, стало ясно, что грибок распространяется все больше и больше. Боль в моих ногах была просто убийственной, щиколотки были настолько заражены, что я не мог выносить ощущение крови, приливающейся к ним. Я удерживал мочу как можно дольше, придумывая при этом различные способы, как бы это получше делать в уборной. Когда я больше не мог сдерживаться, я просто садился там на задницу. Два дня я пытался мочиться, прыгая с одной ноги на другую, поднимая поочередно каждую ногу до ягодиц, пытаясь предотвратить прилив крови. Чернокожий морпех, который отливал рядом со мной и наблюдал за моими сумасшедшими выкрутасами, сказал:
— Отличный ритм, бро!
Врач в полевом лазарете решил, что мое состояние слишком хреновое, чтобы лечить меня на месте, и договорился о санитарном вертолете, чтобы доставить меня в госпиталь в Дананг, однако я решил полететь 24 июня на плановой «птичке», вылетавшей по расписанию.
В военно-морском госпитале было очень холодно. Это делалось для того, чтобы свести к минимуму распространение инфекции. После интенсивной процедуры вымачивания, уколов и намазывания меня отвратительной желтой мазью, мое состояние стало улучшаться. Я совсем перестал носить зеленую военную униформу и попросил маму прислать мне, по меньшей мере, сотню пар белых хлопчатобумажных носков. Моя мама, оба брата которой воевали в южной части Тихого океана во время Второй мировой войны, прекрасно знала, что отправлять в этих бесценных посылках — белые носки, карамель, пакеты сублимированного супа, и «Кулэйд», чтобы убрать привкус местной воды.
В такой влажной стране было очень трудно найти нормальную питьевую воду. Деревенские жители облегчались на рисовых полях, реки постоянно имели темно-коричневый цвет от донных отложений, вымываемых течением, и обычно в них водились пиявки. Даже если река была почти черной от донного ила, человек залезал в нее, чтобы наполнить флягу и смыть грязь войны. Когда появлялась такая возможность, вертолеты доставляли пресную воду в пятигалонных пластиковых контейнерах, и этого едва хватало.
Однажды во время операции «Каньон “Пайпстоун”» рота передвигалась вдоль реки, и после нескольких дней без мытья я не смог удержаться от соблазна раздеться и прыгнуть в воду. Пока я пил воду, как животное и наполнял фляги, Дэн нес охранение на берегу выше по течению. Вскоре он вернулся и сказал:
— Думаю, тебе лучше пойти и посмотреть на это.
Я вылез на берег и последовал за ним примерно тридцать ярдов вверх по течению к месту, где река делала небольшой поворот. Там лицом вверх плавал мертвый вьетконговец. Тело было обнаженным и раздувшимся раза в два. Ему отстрелили гениталии, и он, судя по всему, умер ужасной смертью. Внезапно весь окружающий меня мир сконцентрировался на двух голых мужчинах: один живой стоял на берегу, а другой плавал в воде мертвым. «Вот ублюдок, — подумал я. — Ты вернулся из мертвых, чтобы отомстить, не так ли?» Меня тут же вывернуло наизнанку. Личная гигиена здесь была такой же сложной штукой, как и борьба на войне.
Если бы чистоплотность была сродни благочестию, то мы со Всевышним потусовались бы в один из дней, когда проходили мимо дружественной деревни. Три предприимчивые молодые женщины спешно организовали бизнес вблизи местного колодца — за коробку пищевого рациона «С» парень мог приобрести себе купание в чистой колодезной воде. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так быстро я не сбрасывал свой рюкзак даже в перестрелке. Выхватив из него две коробки с пайком, я быстро дернул туда!
Ганни, всегда наблюдавший за своими людьми, захотел узнать, что, черт возьми, я делаю.
— Завоевываю умы и сердца, сержант! — крикнул я, бросившись к колодцу. Какая удача — я оказался первым. Я отдал пайки одной из девушек. Она поклонилась и отдала их ребенку, который убежал с ними в деревню. За несколько секунд она сняла с меня всю одежду и начала мыть меня с головы до ног. Самая молодая женщина принесла в деревянных ведрах воду и вылила ее мне на голову, хихикнув, когда холодная вода перехватила мое дыхание. Булыжники, отполированные бесчисленными ваннами, принимаемыми там жителями деревни, успокаивали мои усталые ноги.
Это были исключительно приятные ощущения, настоящее удовольствие от чистоты. Я на несколько минут абсолютно выпал из войны, и вернулся только тогда, когда кто-то крикнул: «Эй, снайпер, поторопись!» Я очнулся и увидел очередь из приблизительно тридцати человек, державших в руках коробки с пайками.
Я видел, как очередь растет, в то время как я уселся на камень и начал переодеваться в чистую униформу. Рота остановилась, и шкипер понял, что нужно дать событиям идти своим чередом. В этом случае, чтобы остановить роту морских пехотинцев, не нужны были пули, а понадобились всего лишь три классные девки.
До конца дня мы снова были грязными, но только не тут, не сразу. Благодаря наставлениям Ли Оута, я зачастую мог, по крайней мере, заглянуть, а иногда и приобщиться к культуре, обычаи и удовольствия которой насчитывают тысячелетия, и которые часто ошарашивали наш западный образ мыслей. Очень трудно было преодолеть туман смерти и разрушения, чтобы познать красоту этой земли и людей, живущих на ней, но это можно было сделать. По мере того, как продолжалась моя служба, я не только научился использовать многие привычки вьетнамцев, но и часто находил, что больше знаю их, чем своих собственных людей.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[12] Мазь с оксидом цинка, всем известное с детства средство против раздражения кожи.

Спасибо большое.

И Вам спасибо.
Надеюсь, то что я выкладываю короткими отрывками, не напрягает.

Снайперы-разведчики,
Ан-Хоа,
5 июля 1969 г.

Дорогая мамочка,
Лучше поздно, чем никогда. С днем рождения! Все, что могу сказать, — запиши на свой счет событие, который я должен компенсировать, когда вернусь. Надеюсь, у тебя был хороший день, я просто хотел бы сделать его еще лучше.
Получил твои письма с фотографиями. Ты говоришь о том, что я худой, а у тебя самой остались кожа да кости. Уверена, что чувствуешь себя хорошо?
Мне не нравится то, что ты сидишь дома и то и дело беспокоишься обо мне. Я бы чувствовал себя намного лучше, зная, что ты пользуешься всеми шансами и делаешь все, что тебе хочется. Жизнь слишком драгоценна, чтобы тратить ее впустую. Высылаю тебе деньги. Назовем их «Поздний подарок на день рождения».
Есть другая вещь, о которой я думаю. Если по какой-либо причине тебя уведомили, что я ранен, пожалуйста, оставайся спокойной. Скорее всего, какой-то морской пехотинец придет к тебе лично. Один из моих друзей снайперов был ранен около двух недель назад, и у его матери случился сердечный приступ, когда она увидела, что двое военных идут к ее дому. Ей уже лучше, но ты должна сохранять хладнокровие. Да и кроме того, я не собираюсь получать ранение.
Ты говоришь, что на фотографиях я мало улыбаюсь. Возможно, это правда, но не думай, что это всегда так. У нас тоже бывают хорошие времена, просто они выпадают не очень часто. Когда мы возвращаемся из джунглей в день выплаты жалованья, кто-то обычно приходит с парой ящиков пива, и мы начинаем вести разгульный образ жизни.
Около часа назад нас обстреляли ракетами, и одна из них попала в грузовик с боеприпасами на взлетно-посадочной полосе. Я не слышал никаких взрывов на земле, поэтому предполагаю, что пожар успели потушить.
Я не знаю, кто станет моим новым напарником, и не узнаю этого, пока снова не буду готов к выходу в джунгли. О, да, по состоянию на вчерашний день, в нашем взводе усилили меры безопасности, так что придется подождать до моего возвращения, чтобы я мог рассказать тебе о причинах.
На протяжении пяти дней я не получал письма от Лауры. Наверное, у нее сейчас активная школьная жизнь. Очень хочу получить весточку от нее.
Ну что ж, мам, письмо получилось очень словоохотливым. Береги себя.

С любовью,
Джо

***

Кроме снайперской школы в Штатах и в Дананге, мы никогда не виделись и не общались со снайперами из других подразделений. Мы все были молчаливы, ничего не видели и не слышали. В силу необходимости, мы также являлись весьма скрытной группой военных специалистов, каждый аспект существования снайпера был направлен на обеспечение оперативной маскировки. Казалось, временами мы были везде, а в других случаях нас не было нигде. Это сбивает с толку, если не сказать больше, но такой образ жизни нам нравился.
Постоянно действующие приказы определяли, что снайперы не должны общаться с журналистами, и если возникали слухи, что они планируют быть в каком-то районе, снайперы просто исчезали. С такими мерами безопасности, мы стали во взводе чрезвычайно неразговорчивыми. Причиной такой таинственности были, конечно же, рыцари плаща и кинжала (управление контрразведки, составная часть ЦРУ, не путать с управлением уголовных расследований). [13] Репутация нашего подразделения привлекла внимание контрразведчиков, которые спланировали ряд операций, в которых я был вынужден поневоле принять участие.

***

Снайперы-разведчики,
Ан-Хоа,
8 июля 1969 г.

Дорогая мамочка,
Отправляю с этим письмом несколько пленок. Большинство снимков сделано в Дананге. Сейчас я в Ан-Хоа. Еще два дня, и я должен буду снова вернуться в джунгли топтать землю. Мне не терпится вернуться в круговорот событий.
Сегодня утром у нас не было ставшего привычным утреннего ракетного обстрела. То, что «Чарли» ускользнули, стало почти разочарованием. Это не очень большое письмо, но я хотел, чтобы ты знала, что у меня все хорошо.

С любовью,
Джозеф

***

«Чарли» понимали, что Ан-Хоа было им не по зубам, но они все еще вели против нас войну нервов, обстреливая базу из ракетных установок и артиллерийских орудий с горного хребта Нун в четырех милях отсюда. Они делали несколько залпов, и я уверен, что успевали смотаться до того, как наши большие пушки открывали ответный огонь по хребту. Наряду с потерями, ракеты сильно подрывали боевой дух и мешали повседневному ритму жизни на базе.
Попадание в столовку не только привело к гибели нескольких человек, это также означало, что мы лишись пищевых рационов до ее восстановления. Яростный удар по водопроводу, идущему на базу, привел к отключению воды в душевых и почти вызвал беспорядки среди парней, желавших помыться, особенно после возвращения из джунглей.
Одновременный свист и взрыв прилетающих ракет и снарядов стали настолько привычным делом, что зачастую мы не удосуживались уходить в укрытия. Обычно они стреляли залпами от шести до десяти ракет, но не было ничего необычного в том, чтобы сделать несколько выстрелов в минуту на протяжении часа или дольше.

***

Снайперы-разведчики,
«Мост свободы»,
15 июля 1969 г.

Дорогая мамочка,
Несколько слов о том, как у меня дела. Я вернулся на «Мост свободы» — Дейву Миксу, командиру команды, нужен был напарник, поэтому таким напарником на некоторое время стану я. Потом уже вернусь обратно, получу свое снаряжение, винтовку и нового напарника. С 17-го по 20-е число нам с Дейвом нужно будет работать с ротой «Эхо», нас перебросят туда на «птичке», так как там горная местность. Пока что это все, что мне разрешено сказать.
Сегодня, перед посадкой в вертолет, мне передали письмо. Около часа назад один «ворчун» чистил свою винтовку и случайно нажал на спуск, прострелив другому парню живот. Думали, что он не выживет, пока будет добираться до Дананга.
В последнее время ничего не слышно от Лауры. Но ничего ей не говори. Думаю, она могла бы сделать и получше. Ну что ж, ладно.
Сегодня вечером очень жарко. По радио передали, что в Дананге 85 градусов, так что здесь, скорее всего, все 95 или даже 100 градусов. Как для 10 часов вечера — это просто невыносимо жарко. Я еще нигде не встречал таких чудовищных москитов, как здесь. Мне кажется, что я сойду с ума, когда приеду домой и увижу летящего комара.
Все, мам, я должен бежать. Как всегда, бабуле пламенный привет. Береги себя.

С любовью,
Джозеф

***

Когда все мужчины носят огнестрельное оружие, нередки несчастные случаи. Мы с напарником должны очень внимательно следить не только за собой, но и за остальными, особенно, когда рядом находятся большое количество «Джи-ай».
На высоте 55,0 я с недоумением наблюдал, как два скучавших «ворчуна» играли в скорострел с автоматическим пистолетом «Кольт» .45 калибра, и один из них случайно застрелил другого. В роте «Зулу», 2-го батальона, 5-го полка морской пехоты какой-то неадекват бросил в огонь боевой гранатомет LAW. [14] В итоге — два трупа и еще четверо раненых.
Наркотики тоже играют свою роль. Однажды утром на высоте 65,0 я проснулся от суеты в нашей палатке — ночью от передоза героина скончался в своей койке один человек. Мы накрыли его пончо и перешли спать в другую палатку. Всю ночь мы провели в палатке с трупом, и все безотчетно чувствовали себя оскверненными. Потом я задавался вопросом, было ли это каким-то предзнаменованием.

***

Снайперы-разведчики,
«Мост свободы»,
Операция «Дархэм пик»,
21 июля 1969 г.

Дорогая мамочка,
Только что получил почту. Я всегда знаю, что ты напишешь. Если бы не ты, я бы вообще вряд ли бы что-либо получал.
Ты, наверное, думаешь, что у меня не очень хорошее настроение. Думаю, это просто усталость — последние несколько дней были очень насыщенными. Сейчас работаю с ротой E2/5, и на протяжении трех дней мы практиковались в спуске по 150-футовому канату с вертолета. Сначала все шло хорошо, но через некоторое время мы стали очень уставать. Причиной всего этого является то, что завтра мы отправимся в горы на очередную операцию.
Мы будем первым подразделением, которое там высадится. Вся местность покрыта двойным ярусом джунглей, так что «птички» не могут там даже приземлиться. Операция называется «Дархэм пик». Я рассказываю тебе это все по одной-единственной причине — пока уйдет почта, мы уже будем там.
От Ника или Дейва никаких вестей. Думаю, у меня больше времени, чтобы писать письма, чем у них.
Снова дождь. Впрочем, все как всегда, каждый божий день, и все это будет длится минимум два месяца.
Здесь стало чуть поспокойнее. Я думаю, что США совершают ужасную ошибку, выводя свои войска. Все, что они делают, — так это дают противнику время, чтобы накопить сил, а после того, как мы выведем достаточное количество войск, они просто придут сюда и возьмут над нами верх. Конечно, некоторые политики не могут упасть лицом в грязь, отправив войска обратно сюда, если ситуация ухудшится. Никакими силами в мире невозможно будет возместить наши подразделения силами АРВН, потому что эта армия просто недостаточно хороша. Не могу отделаться от чувства, что США потихонечку «сливает» Южный Вьетнам, но к тому времени, как они это осознают, будет слишком поздно. Сильно надеюсь, что я ошибаюсь.
По радио мы слышали про космический корабль «Аполлон-11». [15] Они только что закончили ходить по Луне и вернулись на корабль. Хотел бы я быть на их месте!
Ну добро, мам, пойду, закину это на почту. Бабуле привет. Береги себя.

С любовью,
Джозеф

***

Дейв Микс и я снова работали вместе, Дэйв был командиром снайперской команды. Он был тем самым командиром отделения, который впервые познакомил меня с джунглями. Нам тогда дали весьма паршивое задание — вместе с ротой «Эхо», 2-го батальона, 5-го полка морской пехоты проникнуть в один из районов Центрального Нагорья, которое покрыто очень густой растительностью. Из-за плотных многоярусных джунглей видимость была очень ограничена. При себе мы имели карабин M-14 с установленным прицелом «Старлайт», поскольку обычная снайперская винтовка в таких условиях была практически бесполезна. С самого начала операции у меня возникло дурное предчувствие.
В половину шестого утра 22-го числа было все еще темно, когда мы с Дейвом поднялись на борт одной из пяти боевых «птичек» «Хью». [16] В каждом вертолете было по пять человек: отделение морпехов для огневой поддержки, капитан-ротный, ганни, первый лейтенант, четыре сапера, один радист, один санитар и один скаут Кита Карсона. Все вместе мы не составляли даже половину нормального взвода морской пехоты. Мы должны были застать врага врасплох, если он там был, зачистить район и расчистить посадочную площадку, на которую могла бы высадится остальная часть роты.
После чересчур короткого перелета, мы достигли нашей цели — верхушек деревьев высотой около ста футов, под которыми футах в тридцати располагался еще один ярус джунглей. Когда мы пристегнулись карабинами к тросу и свесились по сторонам «птички», солнце только начало пробиваться на горизонте. Меня же в тот момент беспокоила только одна мысль — добраться живым до земли.
Если при высадке и присутствовал элемент внезапности, то он как раз поджидал нас. Как только мы появились из-под верхушек деревьев, стало сразу понятно, что у нас проблемы — мы спускались прямо на головы полнокровной роты НВА, и тут же в ветвях вокруг нас стали взрываться гранаты от РПГ. Наши вертолеты ответили НУРСами, большинство которых взрывалось в верхушках деревьев. Осколки летели во все стороны, и у нас сразу же появились потери.
Я ускорил свой спуск, надеясь, что второй ярус деревьев обеспечит некоторую защиту, но под ним оказалось еще хуже. Выстрелы из AK-47 застрекотали подобно миллиону сумасшедших сверчков. Я едва мог контролировать свое падение и, вероятно, сломал бы ноги, если бы не подлесок из плотных джунглей.
Мы с Миксом быстро восстановили связь, но все было очень сложно. Листва была такой плотной, и под деревьями было так темно, что я не видел ни одного человека, который благополучно добрался бы до земли. Мы с Дэйвом находились достаточно близко, чтобы услышать голоса друг друга во время перестрелки, но, к сожалению, ничего не могли увидеть.
Постоянно выкрикивая имена друг друга, в итоге мы встретились. И без долгих обсуждений было понятно, что все хреново. Мы были практически уверены, что находимся где-то посередине места высадки нашего подразделения, но не имели ни малейшего понятия, выжил ли кто-либо из наших товарищей, высадившийся по сторонам от нас. Ситуация быстро менялась, и мы приняли решение оставаться на месте, пока все не утихнет. Мы тихо сидели спиной к спине, каждый вглядывался в свою сторону, готовый выстрелить в первый же лист, зашелестевший от не американского голоса. Я начал ощущать тянущую боль в спине, как будто кто-то нанес мне сильный удар по почкам, — похоже я ударился, когда приземлялся.
Перестрелка, — если только можно было назвать стрельбу по листьям и лианам перестрелкой, — начинала утихать. Я развязал пояс с обоймами к М-14, а Дейв задрал мне рубашку.
— Эге, парень, да у тебя там синяк размером и формой как магазин к M-14, — сказал он. Я взял пояс и посмотрел на него. Вот оно, — осколок около дюйма длиной и толщиной в четверть дюйма попал в обойму, и выбил две пули внутрь магазина. Удар был очень сильным, но во время своего безумного скольжения на землю я его просто не ощутил.
Было тихо, за исключением криков раненых, и голосов остальной части нашей группы, изо всех сил пытавшейся перегруппироваться. Дейв и я пытался разобраться в обстановке. Я знал, что «Чарли» должны были нас попросту растоптать, и единственное, что их остановило — это то, что они не знали сколько нас. Если бы им было это известно, — нам всем был бы пиздец. Во время спуска почти треть из нас были убиты или ранены. Погибли командир роты, санитар, один сапер и «ворчун». Другой сапер и радист были тяжело ранены, и их нужно было нести. Лейтенант и еще один «ворчун» отделались легкими ранениями.
Мы с Дэйвом встали в тыловой дозор, сидя на задницах и подталкивая себя вверх по крутому склону с помощью винтовок, выставленных вниз на небольшую тропинку, которую мы прокладывали. Два «ворчуна» взялись расчищать тропу с помощью мачете, и когда они уже больше не могли поднять руки, их место заняли двое других парней. Тропа была очень узкой, и едва ли давала возможность разминуться ползком двум людям. Мы изо всех сил пытались добраться до вершины холма в семидесяти ярдах от нас, где с помощью двух оставшихся саперов мы могли бы отправить своих убитых и раненых, которых перетаскивали на пончо. Скорость продвижения была исключительно медленной, четыре или пять ярдов в минуту в лучшем случае.
Вскоре настала наша с Дейвом очередь идти впереди. Мачете уже притупились, и мы передали их назад, попросив заточить, а сами взяли свои турецкие тесаки, и работа пошла чуть быстрее. К тому времени, когда нам передали обратно острые мачете, мы уже были слишком измучены, чтобы размахивать ими дальше, и тогда нас сменило двое других людей.
Мы ухаживали за ранеными, пока несли их вверх по крутому склону, но джунгли уже почти выиграли нашу битву со временем, когда начало понемногу редеть. Мы приблизились к вершине холма, и саперы вышли вперед, в то время как остальные остановились.
Через несколько минут один из саперов вернулся и дал команду собрать все мины «Клэймор». [17] В итоге собрали семь штук. Когда дело дошло до меня, любопытство взяло вверх, и я сам потащил мины на вершину холма. Мне хотелось знать, что они собираются делать с минами.
Сапер, который взял их у меня, удовлетворил мое любопытство. Он сел и поддел заднюю крышку мины, чтобы извлечь заряд С-4. [18] Затем заперы протянули детонирующий шнур (шнур с зарядом взрывчатого вещества толщиной в карандаш) между деревьями, как паутину, соединив шашку или кусок взрывчатки у основания каждого из них. Они не были уверены, что для выполнения, задуманного будет достаточно даже взрывчатки C-4, извлеченной из мин. Я отошел на безопасное расстояние, и саперы подорвали взрывную цепь.
Когда дым развеялся, я увидел весьма странное произведение инженерного искусства. Во время спуска мы потеряли много подрывных зарядов, но даже имея очень ограниченные ресурсы саперы расчистили почти идеальную посадочную площадку. Она была небольшой, но достаточной для того, чтобы на нее сел санитарный вертолет, который крутился невдалеке.
Видимо у «Чарли» была та же проблема с ранеными, потому что пока «пличка» садилась и взлетала обратно, не прозвучало ни выстрела.
У нас появилось время, чтобы отдохнуть, подумать о событиях последних сорока пяти минут и дождаться, пока следующая «птичка» доставит нам запасы и больше зарядов взрывчатки, чтобы расширить посадочную площадку. И вот когда она прибыла, противник открыл по нам интенсивный огонь.
Мы были окружены северовьетнамцами и должны были все это время находится в горах. Остальная часть роты попала под сильный огонь, и мы никак не могли этому помешать. Кроме того, оказалось почти невозможно обнаружить врага в плотных джунглях, которые нас окружали.
Ценою четырех погибших и четырех раненых мы заняли безымянную высоту, отмеченную лишь цифрой на карте, и незаслуживающее даже упоминания. Я спросил у скаута Кита Карсона, что он думает по этому поводу. Он ответил:
— Это плохо, это реально дерьмово.
Это все, что я хотел услышать. Мы с Дейвом заняли позицию внутри периметра, но чуть в стороне от остальной части группы, где и находились все время на страже.
Рота, находившаяся в джунглях, требовала постоянного пополнения боеприпасов и других запасов, огромного количества и того, и другого. Первую запланированную «птичку» с запасами обстреляли так, что ей пришлось вернуться обратно, оставляя за собой дымный след. Весь наш дневной рацион оказался потерян. На следующий день рано утром повторилась та же хрень. Все попытки пополнить наши запасы на протяжении следующих двух дней оказались безуспешными. Мы оказались в полной жопе, сидя на холме, окруженные крупными силами противника, из-за которого мы не могли даже получить свои запасы. Плюс ко всему этому у нас кончилась пища и вода.
Прошел еще один день, и шкипер вызвал трех добровольцев, которые могли бы спуститься по склону в надежде найти ручей. Добровольцы нашлись, и со своего места я наблюдал, как они исчезли в зеленой стене чуть ниже посадочной площадки, каждый с тремя пятигаллоновыми пластиковыми канистрами, привязанными к их спине. Прошло три часа, и шкипер нервно ходил вперед-назад, когда, наконец, они появились из джунглей, но увы, с пустыми канистрами. Уже четвертый день как мы сидели без всяких запасов. Ситуация становилась все драматичнее.
Когда «птичка» приближалась, по нам вели беспокоящий огонь из минометов, но когда она попыталась подсесть. «Чарли» открыли такой интенсивный огонь, что о посадке не могло быть и речи. Они перерезали наше снабжение, и получали удовлетворение от того, что мы умирали от обезвоживания на этой сильной жаре. В середине пятого дня все отчаянно надеялись, что вертолет снабжения, который появился на горизонте, все-таки сможет прорваться. На его внешней подвеске болталась куча канистр с водой. Однако в четверти мили от нас «птичка» загорелась, и огонь стал усиливаться.
Мы смотрели и задавались вопросом, как долго он пролетит прежде, чем развернется. Но в этот раз с пилотом было что-то не так — похоже, он не собирался замедляться или разворачиваться обратно. Я посмотрел в бинокль и увидел, что это армейский вертолет. Его интенсивно обстреливали, из некоторых пробитых канистр выливалась вода.
У меня мелькнула мысль — он или сделает это, или умрет. Он добрался до точки, сразу за пределами нашей позиции, где начал набирать высоту и отпустил груз. Мои глаза разбежались — я попытался увидеть, как подвеска, полная припасов, падает на землю и одноврменно проследить за вертолетом. Груз упал на край крутого склона, который вел к оврагу далеко внизу. «Птичка» поднялась выше и вскоре скрылась из поля зрения. Не иначе, как ее нашпиговали пулями под завязку.
Почти все запасы пищи скатились в овраг, и исчезали навсегда, но на склоне осталось лежать десять канистр воды. Два «ворчуна», обвязавшись веревками, спустились вниз, чтобы достать их. И хотя каждому из нас досталось менее полторы фляги воды, все это было благодаря пилоту, который все же рискнул, чтобы доставить нам пятьдесят галлонов воды.
К счастью, у меня еще оставался частичный ответ на нашу трудную ситуацию с едой. Я всегда носил с собой пакеты сублимированного супа, который мне отправляла мама. У меня еще оставалось четыре пакета. Я вытащил их, Дейв осторожно залил их водой и начал подогревать. Мы смогли немного утолить жажду и чуть подкрепиться. Мы медленно и с наслаждением смаковали эту чашку супа, прилетевшего с другого конца света, ведь прошло почти три дня с тех пор, как мы последний раз ели. Конечно же было искушение использовать два оставшихся пакета, но мы воздержались, так как понимали, что это наш завтрак.
В начале следующего дня появился вертолет снабжения в сопровождении четырех боевых вертолетов «Кобра», и их огневая мощь во взаимодействии с ротой, стрелявшей из всего, что у нее было, позволила транспортной «птичке» относительно спокойно сесть на площадку и затем взлететь. Первый борт притащил воду, 106-мм безоткатное орудие и снаряды к ней, с которыми вертолет только мог подняться в воздух. Это были не обычные, а кассетные снаряды. Когда безоткатное орудие выпускало такой снаряд, примерно на половине своей траектории он открывался, и выпускал восемь тысяч стреловидных поражающих элементов (стальных стрел длинной в дюйм). Наконец-то, проблемы начались и у «Чарли». [19]
Пока собиралась безоткатка, на расстоянии нескольких миль кружилась дюжина транспортных «птичек». Когда орудие было готово, первый вертолет направился к нам. Как и ожидалось, к нему тут же потянулись зеленые трассеры. Бууууум! Зззззззинг! — и первые стальные стрелы прорвались через джунгли. Трассеры прекратились, а потом начали лететь с другого места. И снова, — Бууууум! Зззззззинг! — и трассеры исчезли. Расчет стрелял из этого орудия все быстрее и быстрее, и вертолетам, наконец, удалось подлететь к нам.
Вскоре у нас оказались все снабженцы, которые копились в тылу. Довольно скоро мы с Дейвом смотрели на туеву хучу еды, которую мы не смогли бы съесть и за две недели, начиная от консервированного бекона и заканчивая томатным соком в банках.
На следующее утро поступил приказ сворачиваться, и мы не смогли утащить с собой и десятую часть этих запасов. Только что мы прожили четыре дня практически без пищи и воды, и вдруг сейчас выливают воду на землю и складывают еду в штабеля, чтобы сжечь.
Я стоял там, наблюдая, как тонны припасов исчезают в чадящем дыму, и думал, а чего мы все-таки достигли.

***

Снайперы-разведчики,
10 миль к югу от Ан-Хоа,
18 июля 1969 г.

Дорогая мамочка,
Начинается шторм, поэтому я напишу столько, сколько успею. Ветер дует, как сумасшедший, скоро начнется дождь.
Ты спрашивала, где я сейчас. Я в горах. Вчера рота, стоящая рядом с нами, попала под удар, и когда они попытались вызвать медицинскую помощь для раненых, гуки сбили две «птички». Наша рота отправила им на помощь свой взвод, чтобы вытащить экипажи. Мы с Дейвом тоже пошли, но как только мы оказались рядом с ближайшей вертушкой, нас прижали к земле. Мы вызвали авиаподдержку и самолеты отработали очень близко от нас. Я поднял голову в неподходящее время и получил удар куском сломанного дерева. Теперь у меня огромная шишка на лбу, которая просто капец как болит. Так что все в порядке, за исключением того, что Дейв постоянно называет меня «бойком».
Наши астронавты вернулись в целости и сохранности, и знаешь, вчера вечером я лежал, глядел на Луну, и думал, что отныне там есть наш американский флаг. Есть чем гордиться.
Прошел слух, что возможно мы вернемся на мост. После крайних нескольких дней, могу сказать, что совсем не против вернуться туда. Конечно же, я дам тебе знать об этом.
Мы больше не работаем с ротой «Эхо». Нас хотели придать роте «Гольф», которую называют «Сумасшедшим гольфом» но, признаться честно, я не очень доверяю этой роте.
Я решил провести свой отпуск в Сиднее, в Австралии. Постараюсь взять его в октябре или ноябре.
Ну, мам, сегодня дождь дал мне поблажку, и я могу нормально закончить письмо. Это мой последний лист бумаги, но я что-то придумаю. У меня все хорошо, так что не волнуйся. Береги себя. Пока.

С любовью,
Джозеф

ПРИМЕЧАНИЯ:
[13] Управление контрразведки (Counter-intelligence department) и Управление уголовных расследований (Criminal Investigation Division) обозначаются одинаковой аббревиатурой.
[14] М72 LAW (Light antitank weapon) — легкий одноразовый противотанковый гранатомет, принят на вооружение американской армии в 1962 году.
[15] Аполлон-11 — американский пилотируемый космический корабль, в ходе полёта которого 16-24 июля 1969 года жители Земли впервые в истории совершили посадку на поверхность Луны.
[16] Многоцелевой вертолет UH-1 «Хьюи» («Ирокез»).
[17] М18А1 «Клэймор» (Claymore) — противопехотная осколочная мина направленного действия. Функциональный аналог нашей МОН-50.
[18] С-4 (Composition 4) —пластичное взрывчатое вещество.
[19] Имеется ввиду 106-мм безоткатное орудие М40, принятое на вооружение американской армии в 1950-х годах. Одно из наиболее эффективных орудий в своем классе.

Детонирующий шнур, ДШ.



"Utility" в данном случае традиционно переводится, как "многоцелевой". И да, он не "Хью", а "Хьюи".

_________________
Amat Victoria Curam

Спасибо, исправим)
Перевод сделан был давно, сейчас лишь редактирую, и такие моменты иногда упускаются.

Спасибо большое.

Каждый день мы совершали марш через плотные джунгли, зачастую прорезая свой путь сквозь густую растительность, а ночью организовывали позиции на последовательности холмов. Поскольку мы постоянно меняли местоположение, у врага возникли проблемы с прерыванием нашей линии снабжения, и он обратил свое внимание на нас. Каждую ночь они выпускали по нам как минимум сто мин. У меня даже развилась определенного рода ненависть к звуку прилетающих минометных мин.
К проведению операции «Дархэм пик» привлекали целый батальон (четыре роты) из 5-го полка морской пехоты. «Чарли» одинаково давили на все четыре роты, и мы полагали, что там должен быть, по крайней мере, полк северовьетнамской армии, который хорошо снабжался. Однако обнаружить их в условиях труднопроходимых джунглей было невероятно сложно. Постоянное восхождение на высоты и небольшие горки было достаточно тяжелым испытанием, но когда мы на одной из высот столкнулись с сильным сопротивлением, шкипер разозлился и вызвал «блокбастер» (авиабомба весом 15000 фунтов). [20] Мы отошли назад и закрыли уши.
Военно-воздушные силы уронили ее прямо на цель, и по нам прокатился, казалось бы, бесконечная взрывная волна. Позже мы без единого выстрела поднялись на вершину, и были поражены масштабом разрушений и мертвыми солдатами НВА. Вьетнамский бункер был раздавлен, будто гигантской рукой.
Менее чем через шесть месяцев, я оказался с ротой всего в пяти милях от того же места, где разорвался «блокбастер», когда «Чарли» ударили по нам ракетным огнем с холма примерно в миле от нас. Шкипер вызвал артиллерийскую поддержку, и был удивлен, когда его переключили на пост управления артиллерийским огнем линкора «Нью-Джерси». Мы находились в 11 милях, а линкор — в семи милях от берега. Комбат едва успел передать координаты, как один 2200-фунтовый осколочно-фугасный снаряд просвистел над головой, как невидимый грузовой поезд, и с ужасным грохотом ударил в холм. Этого единственного выстрела оказалось достаточно, чтобы весь вражеский огонь прекратился. Шкипер передал:
— Прямое попадание, «Нью-Джерси».
Мы услышали, как над нашими головами просвистел первый полный залп главным калибром, и врезался в холм. От ударной волны у нас выпрыгнули желудки. Моментально последовал второй залп, а вскоре за ним раздался третий. За считанные минуты линкор выплюнул шестьдесят тысяч фунтов взрывчатки прямо на холм. Рота взорвалась овациями, когда холм буквально испарился.
Когда радист корабля вышел на связь, чтобы узнать, нужна ли нам еще помощь, шкиперу только и оставалось, что сказать:
— Нет, спасибо, «Нью-Джерси», здесь уже ничего не осталось.
И хотя морская пехота является частью Военно-морского флота, между двумя этими родами войск существует дружеское, а иногда и не очень, соперничество. И яростная гордость как минимум одной роты морских пехотинцев уступила в тот день место восхищению тому, что проделал один военный корабль в восемнадцати милях от нее.

***

Снайперы-разведчики,
Где-то в горах,
2 августа 1969 г.

Дорогая мамочка,
Небольшая заметка, которую я отправляю вместе с этими фотопленками. К этому моменту почту мы не получали уже неделю.
Я только что написал письмо Лауре, поэтому, думаю, буду повторяться. Мы все еще в горах, и все еще работаем с ротой «Гольф». Вчера патруль обнаружил госпиталь НВА, вырубленный прямо в горе, и мы решили, что нам лучше остаться и изучить окрестности, — возможно, мы найдем еще что-то.
(Дописано позже) Пришлось прерваться, потому что прозвучала команда «Снайперы — вперед!» В трех «кликах» от нас появилось примерно 120 северовьетнамских солдат, перетаскивавших через овраг раненых. Они были слишком далеко от нас, поэтому мы не могли стрелять, и просто навели на них авиацию.
Вчера санитар сказал мне, что у меня дизентерия. Он дал мне лекарства, которые не позволят моему состоянию ухудшиться. Дейв пару недель назад тоже подхватил ее, и ему было реально плохо. Тебе приходится шевелиться, чтобы не избежать всей той дряни, которую здесь можно поймать.
Уже буду заканчивать и готовлю письмо к отправке следующей «птичкой».

С любовью,
Джозеф

***

Когда утром 1-го августа я поднялся, земля просто уходила у меня из-под ног. Голова кружилась так, что до санитара, которого я знал, мне пришлось добираться на четвереньках. Я сказал ему, что чувствую слабость, двоится в глазах, и и меня поносит. Он сразу понял, что произошло — привет, дизентерия. Он вколол мне лошадиную дозу антибиотиков и начал запихивать в меня таблетки. В какой-то момент я не мог двигаться, а мое тело, казалось, весило целую тонну, но через сутки, благодаря усилиям санитара, я оправился от болезни, которая обычно продолжалась около недели.
Эмпирическое правило гласит, что санитары должны уметь в любой момент оказать первую медицинскую помощь, а саперы — разогреть еду с помощью взрывчатки С-4. Она горит очень быстро, поэтому с ее помощью еду и воду можно разогреть намного быстрее, чем с помощью таблеток сухого горючего, находившихся в каждой коробке с пайком. Равным образом, и санитары и саперы старались постоянно быть рядом со снайперами, так как мы знали и располагались в наиболее безопасных местах периметра базы.
Во время нашего нахождения в горах я провел немало времени со скаутом Кита Карсона. Он показал мне ряд тонких моментов ведения разведки, которые зачастую упускаются из виду, и которым невозможно было научиться на любых учебных занятиях в Штатах. Например, если на ягодных кустах и банановых деревьях не было плодов, это означало, что в течение последних 48 часов через этот район прошли вражеские войска. Это также могло быть что-то очень неприметное, например, ветви определенного кустарника, сломанные определенным образом, но которые четко показывали направление передвижения войск. Однажды он спас меня, не дав мне наступить на ловушку — он заметил растяжку, а я нет.

***

Снайперы-разведчики,
Ан-Хоа,
26 августа 1969 г.

Дорогая мамочка,
Я знаю, что ты очень волнуешься, когда от меня нет письма. Прости, пожалуйста. Может быть, я смогу немного увлечься своим писательством.
Сейчас я в Ан-Хоа. За последние три недели довелось много пережить. Нас с Дейвом придали другой роте, и мы отправились на участок «Аризона». Там мы сменили 7-й полк морской пехоты. Знаю, что предстоят суровые времена.
Причина, по которой я оказался сейчас в Ан-Хоа, заключается в том, что сегодня утром ранили Дейва Саттлза, и нам пришлось его эвакуировать, поэтому мне пришлось прихватить его винтовку и снаряжение в тыл. Это не тот Дейв, с которым я работал ранее. Здесь я останусь до тех пор, пока мне не назначат нового напарника, но сейчас никого подходящего нет. Не думаю, что с Дейвом все плохо, завтра я уже буду все подробности. Он словил осколок в заднюю часть шеи и задницу, со мной же все в порядке, не беспокойся. Единственное, что мне нужно подлечить — это нервы. Попробую взять в октябре отпуск, мне он действительно необходим.
Сегодня получил твое первое письмо с тех пор, как мы оказались в «Аризоне». Они пришли давно, но к сожалению, «птички» никак не могли добраться до нас. Я получил пару посылок от тебя и фотографии. За них тебе отдельное большое спасибо. Завтра или уже послезавтра, когда я немного отдохну и соберусь с мыслями, отвечу на все твои вопросы.
Мам, это не самое многословное письмо, но мне нужно заканчивать. Хочу еще написать родителям Дейва, думаю, им будет приятно. Я еще даже не почистил свою винтовку. Главное, что ты знаешь, что со мной все в порядке. Береги себя, вскоре напишу тебе снова.

С любовью,
Джозеф

***

Мне назначили другого напарника, им стал Дейв Саттлз, и нас придали одной из рот в «Аризоне».
Отправка подразделения на участок «Аризона» была равносильна трению ластиком по грубой наждачной бумаге — потери там были постоянными и высокими. Со временем подразделение «истиралось» там до состояния деморализованной, неуправляемой группы людей, более не способной эффективно выполнять свои задачи. Мне приходилось часто бывать в «Аризоне», и я непременно видел, как это происходит.
Район или участок «Аризона» представлял сбой плоскую равнину, состоящую из рисовых плантаций, полей, разбросанных редких деревьев и подлеска. Участок имел порядка двадцати миль в длину и примерно от пяти до двенадцати миль в ширину. С одной стороны, на протяжении в четверть мили «Аризона» граничила с Данангом, а с другой стороны она была ограничена рекой глубиной по пояс и горным хребтом. Это была постоянная заноза в заднице 5-го и 7-го полков морской пехоты, и одна лишь мысль об «Аризоне» могла свести человека с ума.
Ну, начнем с того, что для того, чтобы добраться туда, не существовало безопасных путей. Мы либо должны были переправляться вброд через реку, держась за нейлоновый канат, чтобы течение не унесло нас, и надеяться, что нас не обстреляют, пока мы беспомощно барахтаемся в воде, либо лететь на «птичке» под огнем. Вне зависимости от способа выхода, вьетконговцы могли обстрелять нас в любой момент, и постоянно тревожили нас, пока мы там находились.
Пока мы летели на вертолете в расположение роты «Чарли», я вспоминал свой крайний выход в «Аризону».
В тот раз мы с Дейвом Миксом работали с ротой «Хоутел», когда пересекали реку Дьен Бен. Замыкающий еще не вышел из воды, когда огонь из AK-47 заставил нас залечь — пули летели в трех футах от земли.
Передняя часть колонны открыла ответный огонь из пулеметов М-60 и из всего остального, что у них было, но вскоре по цепи передали: «Патроны!», — у пулеметов заканчивались боеприпасы. Мы с одним из бойцов, Роном, укрылись за могильным холмом, на кладбище, с покрытыми травой могилами высотой в три фута и длиной в шесть футов, что обеспечивало нам хорошую защиту. Я намеревался отсидеться в своем укрытии, однако опять последовала команда передать патроны.
Странная мысль пришла мне в голову, когда я представил стволы этих пулеметов, выплевывающих дульное пламя. Пулеметные расчеты носили запасные стволы, которые можно было заменить в течение нескольких секунд. Они меняли их таким образом, чтобы каждый ствол успел остыть, но в тот момент пулеметчики, конечно же, этим вопросом не заморачивались. Следующий запрос на патроны был более настойчивым.
Во время подготовки в учебке нам вбили в голову одну вещь: «Если тебя прижали огнем, то ты либо двигаешься, либо умираешь». Я наклонил голову, и выглянул из-за могилы на следующий холмик в десяти ярдах впереди от меня и увидел, как там, свернувшись в позе зародыша и дрожа от страха, лежал один из морпехов. Им оказался «Эф-Эн-Джи», [21] для которого эта перестрелка, скорее всего, была первой.
В одной руке он крепко сжимал короб с патронной лентой. Я все думал про себя: «Ну давай же, очнись, вперед!» Я отдал Рону свою снайперскую винтовку и сделал одну из тех вещей, о которых парень сразу же сожалеет. Я подполз к морпеху, и когда наши глаза встретились, я увидел, что он смотрит сквозь меня. Он вцепился в короб мертвой хваткой, и когда мне наконец удалось выдернуть его от него, его лицо началось изменяться.
Я начал ползти к пулеметам, волоча за собой короб с боеприпасами. Довольно скоро я вжался в землю, толкая короб впереди себя. К тому времени, как я добрался до места, откуда мог видеть дымок от одного из наших пулеметов, вокруг меня щелкали пули, попадавшие по земле и по деревьям. Я вдруг осознал, что я оказался в полной заднице, в ситуации, из которой, скорее всего, не выберусь живым. Я перевернулся, и обеими руками швырнул короб к пулемету так сильно, как только смог. Я распластался на земле и наблюдал, как выбежал второй номер расчета, схватил патроны и вернулся обратно.
С меня было достаточно, и я, как бешеный, начал ползти назад в укрытие на кладбище. Не успел я отползти, как увидел того самого морпеха, который застыл на полпути к пулеметам. Его переползание было самым диким из всех, что я только видел, — он полз как червяк, держа в каждой руке по коробу с боеприпасами.
Я укрылся за первой же могилой, куда смог доползти, и наблюдал оттуда, как он проделал в такой же манере еще две ходки. На третий раз он посмотрел на меня, и улыбнулся. Я видел, как с его лица градом катился пот. В ответ я просто кивнул, и он пополз дальше. Мы оба понимали, что он сделал: он преодолел тот парализующий страх, который охватывает человека в бою, мешая выполнять ему свою работу.
Когда бой закончился, я пошел посмотреть на пулеметы. Они были действительно сожжены, внутренние поверхности канала ствола были безнадежно изношены, а сами стволы деформированы настолько, что я засомневался, что они вообще могли попасть в цель хотя бы в двадцати ярдах. В «Аризоне» мы сражались с бескомпромиссными и закаленными подразделениями НВА, многие бойцы которых имели опыт борьбы еще с французами.
Бортстрелок вертолета открыл огонь, сигнализируя о нашем снижении и о том, что по нам откуда-то стреляют, и мои мысли вернулись в настоящее.
К тому времени, когда мы с Дейвом Саттлзом высадились в расположении роты «Чарли», ее численность, даже с учетом пополнения, была ниже штатной на 20 процентов. Шкипер отчаянно пытался снизить потери, и когда мы высадились из вертолета, он утащил нас на совещание. Это был призванный из запаса капитан, недавно прибывший во Вьетнам, и было ясно, как Божий день, что он никогда не видел ничего подобного тому, что творилось в «Аризоне».
Он был хорошим шкипером, но спустя неделю, в течение которой его люди постоянно убывали мертвыми и раненными, ему нужно было решение. Казалось, что все авиационные и артиллерийские удары малоэффективны. Я едва не сказал ему, что в «Аризоне» так будет всегда, и мы мало чем можем ему помочь. Это было самое опасное место в округе, но как бы парадоксально это не звучало, здесь был рай для снайперов. Обширные просматриваемые зоны давали нам возможность использовать снайперские винтовки с продольно-скользящими затворами по своему прямому назначению. Это же являлось преимуществом и для противника, и снайперские дуэли не были здесь чем-то необычным. За полтора года до моего прибытия в таком поединке убили друг друга снайпер 5-го полка морской пехоты и снайпер НВА, — они выстрелили одновременно.
Шкипер дал «добро» на реализацию моего плана по защите «Аризоны». Мы хотели частично воздержаться от дневного патрулирования, и вместо этого с Дейвом выходили бы перед восходом или закатом солнца в надежде поймать передвигающиеся вражеские войска. В условиях ограниченной освещенности или в лунную ночь снайперская винтовка позволяла устойчиво работать на дистанции до тысячи ярдов. У Дейва будет радиостанция, поэтому в случае какого-либо замеса, мы сможем вызвать авиационную или артиллерийскую поддержку, чтобы прикрыть свой отход.
В течение следующих двух недель мы достигли хороших результатов, но это была лишь отчаянная попытка спасти положение. Я зафиксировал восемь подтвержденных уничтожений и множество вероятных. Интенсивность вражеской деятельности мешала нам проводить осмотр тел, поэтому большинство моих выстрелов были всего лишь вероятными уничтожениями. В двух случаях мы засекли такие крупные передвижения вражеских войск, что я даже не рассматривал возможность ведения огня из винтовки. Вместо этого, я сразу же вызывал огонь артиллерии, и после того, как отмечали точное попадание в цель, сразу же отходили к роте.
Снайперы не должны были становиться в цепь, но в «Аризоне», когда нам приказывали, мы это делали. Это означало, что рота поистрепалась до такой степени, что больше не могла эффективно держать периметр. Мы сменили смертельно уставших радистов, находившихся в контакте с ночной засадой или с постом прослушивания где-то там в темноте. Мы ходили в ночные засады. В одну такую августовскую засаду, выйдя на свою назначенную позицию, мы оказались так близко от противника, что запах рыбы, составлявшей основную часть их рациона, почти ошеломил нас. По той же причине они, несомненно, узнали о нашем присутствии, потому что американцы пахли как мыло. Мы, должно быть, прошли в нескольких ярдах друг от друга, хотя обе группы людей были слишком утомлены, чтобы идти дальше.
Ночная засада — это чудище, уникальный монстр, требующий заблаговременных ритуалов. На лица, шеи и руки наносился камуфляжный крем, заряжались дробовики, проверялось и перепроверялось оружие, устранялся любой звук снаряжения. Дробовики обеспечивали основную огневую мощь в течение первых трех-пяти секунд засады, после чего в дело вступали M-16. Несмотря на то, что правильно организованная засада могла длиться всего лишь несколько секунд, обычно это означало часами сидеть ночью абсолютно тихо. С ротой мы общались, изредка нажимая один или два раза на тангенту радиостанции, чтобы сообщить ей о том, что с нами все в порядке.
За день до того, как Дейв Саттлз был ранен, в предрассветной засаде мы поймали отделение НВА. После того, как я просидел неподвижно всю ночь, я был измотан и чувствовал себя весьма хреново.
За час до рассвета сработала ловушка, когда вражеские войска начали втягиваться в зону поражения. Ночь осветили вспышки выстрелов из дробовиков и М-16. После двух вспышек стало тихо. Пустили сигнальную ракету, которая высветила на тропе три мертвых северовьетнамских солдата. Два были расстреляны выстрелами из дробовиков, а третий принял в себя почти весь магазин М-16. Мы взяли трех пленных, — двух солдат регулярной армии и медсестру. Еще от двух до четырех человек смогли скрыться в густой растительности на склоне холма, который тянулся на сотню ярдов вдоль места засады.
Пленных прямо на месте допросила контрразведка, агенты которой также участвовали в засаде. Разозленный тем, что один из пленных упорно молчал, один из агентов взял его за волосы и ткнул лицом в мозги одного из его мертвых товарищей, но тот по-прежнему отказывался говорить. Другие пленные сидели связанные спина к спине на небольшой полянке. Я больше не хотел видеть этот «допрос», и я избавил от этого «ворчунов», которые охраняли их.
Медсестра скулила, и по мере того, как вставало Солнце, этот звук нарастал. Что-то явно было не так. Когда рассвело достаточно, я увидел в ее глазах такую мольбу, которую не мог проигнорировать. Я развернул ее и увидел причину. Один из агентов контрразведки так крепко связал ее руки, что они почернели и стали похожими на наполненные воздухом резиновые перчатки.
Пленные были «собственностью» контрразведки, но когда я увидел ее руки, я бросился к агенту, которого к тому времени уже невзлюбил.
— Я собираюсь развязать руки этой женщины, — сказал я ему таким тоном, который трудно было не понять. Контрразведчики здесь играли не последнюю роль, и этот парень мог арестовать меня. Однако он не сделал этого по двум причинам. Во-первых, я входил в состав штаба полка, что представляло проблему даже для генералитета, и, во-вторых, он знал, что выбешивать снайперов — это не сильно умно. Разозлить одного снайпера означало разозлить всех снайперов. Наша способность стрелять без предупреждения и ореол неуловимости вызывали некий страх и неуверенность в том, что касается снайперов, даже среди братишек-морских пехотинцев. Поэтому он просто зло посмотрел на меня и не сказал ни слова.
Я вернулся к пленным и потянул медсестру в сторону. Потратив довольно много времени на то, чтобы найти место, где опухоль не полностью закрывала веревку, я сильно ударил своим боевым мачете между ее запястьями. Она медленно скрестила руки на груди, и по ее лицу хлынул поток слез. «Блядь…» — подумал я, и пошел за санитаром, чтобы тот ее осмотрел.
— Ее левая рука еще может поправиться, но вот правую, она, скорее всего, потеряет, — ответил тот.
Моя неприязнь к этому агенту быстро нарастала. Когда во время прочесывания склона холма попались еще двое пленных, один из которых был капитаном НВА, я быстро напомнил агенту положения Женевской конвенции об обращении с пленными офицерами.
— Окей, снайпер, будешь сам за него отвечать, — процедил он сквозь зубы.
Я отвел капитана в сторону от остальных заключенных и прислонил его к скале. Он проявлял признаки малярии и был слишком болен, чтобы убежать. Положив свою винтовку так, чтобы он до нее не добрался, я присел на корточки, чтобы внимательно посмотреть на нашего противника. То, что я увидел, изменило мое отношение к войне навсегда.
У меня еще не было возможности по-настоящему изучить живого офицера северо-вьетнамских войск, и наши глаза застыли в ледяном взгляде. Я предложил ему воду — никакого ответа. Я предложил ему сигарету — никакого ответа. Я был загипнотизирован этим взглядом в душу противника и подумал, что будь у меня тысяча таких людей, как он, и я смогу завоевать весь мир. Мы сражались с целым народом по их правилам. Уже тогда я знал, что мы дорого заплатим за то, что мы во Вьетнаме. Я резко встал, чувствуя, что только что увидел свою собственную смерть. Я позвал санитара, чтобы тот его осмотрел, и он предложил ему таблетки хинина от малярии. Как я и ожидал, ответа не последовало.
Приземлилась «птичка», и пленные вместе с агентами контрразведки исчезли из поля зрения. Спустя непродолжительное время на связь с нами вышел пилот, который сообщил:
— Неприятно говорить вам об этом, ребята, но один из ваших пленников просто выскочил из вертолета.
«Твою ж мать», — подумал я. Его или ее просто выбросили, чтобы разговорить других. Я был уверен, что это не капитан, — он был слишком ценным, чтобы его убивать, — но кто это был из остальных, я не знал и не хотел знать.
На следующий день, вопреки своим лучшим суждениям и утомлению от предыдущей засады, я согласился выйти с отделением на короткое, рутинное патрулирование. Но из-за усталости я забыл важный факт — в «Аризоне» никогда не было рутины.
В двух «кликах» от роты нас поймали в быструю засаду, организованную сходу. Первая минометная мина ударила в нескольких ярдах справа позади меня, ранив Дейва и двух «ворчунов» позади него.
Я вызвал авиацию, которая сбросила груз напалма на полосу джунглей, где — я был уверен в этом, — уже никого не было. Следующим моим приоритетом стала эвакуация раненых, и как только это было сделано, мы вернулись в роту, и с каждым шагом мой гнев на себя самого возрастал.
Снайперская команда — это, прежде всего, команда. Если ваш напарник идет поссать, вы прекрасно знаете, куда он идет и через сколько вернется. Тесная связь в команде формировалась быстро, и потерять напарника было морально тяжело. Я прыгнул на дневную транспортную «птичку», вылетавшую на Ан-Хоа.
Когда снайпер возвращался со снаряжением своего напарника, проводился определенный неофициальный ритуал. Снайперы, находившиеся на тот момент на базе, проследовали за мной в палатку Дейва. Если бы я положил его снаряжение ему на койку вместе с винтовкой, это означало, что он все еще жив. Если бы я положил его снаряжение под койку и направился бы с винтовкой в оружейную комнату, это означало, что он мертв. Я положил его снаряжение и винтовку на койку, и когда я сел, посыпались вопросы: «Насколько все плохо?» «Где его ранили?» «Чем его зацепили?»
Кажется, что расспросы не прекращались, а меня переполняло эмоциональное и физическое истощение. Кто-то дал мне банку содовой, и я медленно потягивал ее, пытаясь ответить всем. Мне было горько. Я до сих пор не терял напарника в бою, и я чувствовал, что мог бы это предотвратить. Я допил воду и неохотно направился к палатке ганни Ферджи (комендор-сержанта Фергюсона), чтобы доложить об этом. Ферджи был отличным парнем, и он знал, что я сейчас испытываю, ведь раньше ему приходилось составлять такой же отчет. Его работа была суровой. Он должен был сообщить об этом шкиперу, который тоже воспринимал это тяжело. Я думаю, что если дерьмо когда-нибудь и поднимается наружу, то это был как раз один из тех случаев.
Он закончил писать свой отчет и сказал, чтобы я сходил в столовую, поел чего-нибудь горячего, и привел себя в порядок. Позже он должен был взять для парней немного пива. Когда я толкнул дверь, чтобы выйти с его палатки, он окликнул меня:
— Кстати, Уард, тебе что-нибудь известно о курении травки в взводе?
— Да, и в чем дело?
— Этим утром шкипер нашел несколько косяков между палатками и поручил мне проверить это. Ты их куришь?
— Да.
— Никогда не пробовал, — ответил он. — И на что это похоже?
— О, это классная штука, ганни. Cовсем не то, что выпивка. Хотите, я принесу вам несколько штук?
— Нет, нет, я просто полюбопытствовал, — сказал он сухо.
— Что-нибудь еще, ганни?
— Нет, это все.
Я останавливался у каждой палатки и говорил ребятам, чтобы они были поосторожнее со своими косяками в перерывах между заданиями. Больше об этом не было сказано ни слова.
Столовая и душевые еще не были открыты, поэтому я отправился в свою палатку, чтобы написать маме и родителям Дейва. Я хотел, чтобы они узнали об этой истории из первых рук. После душа и горячей еды я почувствовал себя лучше, но мне было трудно залатать трещины в своих обычно спокойных нервах. Верный своему слову, Ферджи позже заглянул ко мне в палатку.
— Это от шкипера, — произнес он, ставя на стол ящик пива, и вышел на улицу.

ПРИМЕЧАНИЯ:
[20] Фугасная авиационная бомба весом 6800 кг — самая мощная авиабомба в арсенале американских ВВС.
[21] FNG (Fucking new guy) — необстреляный новичок.

Спасибо!
В первом абзаце "прооезая путь через плотную растительность", как-то более привычно устойчивое сочетание - прорубая путь. Впрочем, момент явно не принципиальный.

Спасибо! Так, кстати, действительно благозвучнее звучит.
Я помечу, а уже при окончательной редактуре исправлю.